– Да я на все согласна! – воскликнула Маша.
«Да я-то нет», – прибавил про себя Лович.
– Нет, Машенька, здесь надобно подумать… Я, видите ли, человек не богатый. И не смогу дать вам ту роскошь, к которой вы привыкли, – говоря это, Алексей смотрел прямо ей в глаза.
– Я не побоюсь никаких лишений, лишь бы быть рядом с вами, – улыбнулась Маша.
– Я знаю это, – нежно сказал он. – Но если вы согласны лишиться денег, то согласны ли вы лишиться родительской любви?
Маша промолчала. Хотя ее батюшка и был человеком решительным и подчас суровым, но все же он любил ее и был чуть ли не единственным родным для нее человеком, не считая братца Дмитрия.
– Я думаю, – продолжил Алексей Иванович, – что с этим крайним средством надобно повременить. До зимы еще далеко, и как знать, не удастся ли нам склонить на свою сторону вашего батюшку? Вдруг он передумает? Так было бы лучше всего для вас, моя милая.
– Вы так заботитесь обо мне, Алексей Иванович. Право, когда вы говорите, я понимаю, что была не совсем права. Мне горько было бы лишиться родительского благословения, – сказала Маша.
– Бегство средство крайнее, – вновь прибавил он. – Подождем…
Алексей улыбнулся и посмотрел на Машеньку. Она совершенно была удовлетворена его рассуждениями и смотрела на него со всей любовью, на которую только была способна.
– А теперь нам следует возвращаться, – сказал Лович. – Вон и Лидия Петровна бежит. Нас уже, поди, хватились.
– Маша, Маша, – закричала издалека Лида и махнула рукой.
Машенька кинула прощальный взгляд на Алексея и быстро пошла к подруге. Алексей остался один.
– Что же, – сказал он сам себе. – Недурная бы вышла сделка… Девица влюблена в меня без памяти, и если б еще ее болван папенька перестал упорствовать… Впрочем, там видно будет. – Он усмехнулся и, беспечно насвистывая, отправился кружным путем назад к дому.
3
После этого разговора минуло несколько месяцев. Пришла и зима, которой так ждали одни и которую так не желали другие. Алексей Иванович отлучался по делу из полка и только что вернулся назад. Положение он нашел все таким же: Маша была влюблена в него, а батюшка ее – напротив, гусара не пожаловал. Алексей говорил с Михаилом Федоровичем и просил у него руки дочери, но получил решительный отказ. Более того, Михаил Федорович после говорил с Машей и самым настоятельным образом рекомендовал ей, да что там, он просто запретил ей и думать о ротмистре Ловиче! Маша не показала, как она огорчена, но сердце ее разрывалось на части от горя.
Меж тем близилось Рождество. До него оставалось не более двух недель. Михаил Федорович ждал из столицы приезда своего сына Дмитрия. Также ожидалось и скорое прибытие князя Никиты. С каждым днем неотвратимые события все приближались и приближались. И Маша, скрепя сердце, все чаще задумывалась о том, что надо уж на что-нибудь решиться, и, видно, скоро распрощается она с родными местами навсегда. Она не сомневалась ни минуты, что вскоре Алексей Иванович предложит ей то самое крайнее средство – побег, от которого несколько месяцев назад он так решительно отговаривал ее. Но теперь-то, зная, что он может потерять ее навсегда, он непременно все устроит.
Тем временем пост подходил к концу, и перед самым праздником Михаил Федорович решил с дочерью посетить монастырскую службу. Маша охотно согласилась, надеясь, что благолепие большого храма и торжественное служение, столь отличное от служения в их маленькой деревенской церковке, помогут ей укрепить свое сердце. А быть может, смягчат сердце ее батюшки.
Отец с дочерью, не мешкая долго, собрались в путь. Ехать им предстояло недалеко. Михаил Федорович велел заложить сани, и они вдвоем, сопровождаемые лишь кучером и лакеем, отправились за пять верст в *-ский монастырь. Весь день провели Михаил Федорович с Машей в святом месте. Оба молились, да все об одном: оба просили Машеньке счастья. Но каждый на свой лад.
Вечером Глебовы собрались домой. Погода стояла тихая, ясная. Звезды ровным светом сияли на небе, молодой месяц освещал зимнюю дорогу, легкая поземка вилась под копытами лошадей. Отец с дочерью молча сидели в санях, укрытые медвежьей полостью да шалями до самых глаз. Погода хоть и была тихой, но при быстрой езде поднимался такой холодный ветер, что жалил открытое лицо. Говорить также не было никакой возможности. Одна только радость – ехать было по снегу легко: полозья скользили покойно, ладно.
Немного погодя, как отъехали они от монастыря версты на две, поднялся злой ветер. Снег взвился вокруг, закружил, звезды и месяц пропали из глаз. Словом, началась самая настоящая метель. Первое время ни Маша, ни батюшка ее сильно не испугались, но когда лошади встали и стало понятно, что дальше они не пойдут, тогда настало время по-настоящему встревожиться. Кучер с лакеем заставили лошадей пройти еще несколько вперед, но потом оба обернулись к Михаилу Федоровичу и один прокричал, что сбились они, видно, с пути.