На обратной стороне медальона размещалось маленькое круглое зеркало. Несмотря на хорошо обработанные края, оно имело странный дефект. Катарина приподняла медальон, подставила зеркало под лунный свет и, чуть наклонив, поймала в него свое отражение. Стекло имело кривизну. Его поверхность немного выгибалась наружу. От этого черты ее лица казались безжалостно четкими и чуть-чуть искаженными. У Катарины закружилась голова. Чем дольше она смотрела в зеркало, тем глубже ее затягивало в отражение. И как бы ей ни хотелось отвести взгляд в сторону, она не могла это сделать.
Катарина поднесла зеркало к лицу — так близко, что ее дыхание затуманило нижнюю половину стекла. Она не могла оторваться от своих блестящих глаз, смотревших на нее из глубины. Казалось, что не она разглядывала себя в зеркале, а образ внутри сверлил ее взглядом, словно отражение ожило и теперь дышало по своей собственной воле. Лунный свет омывал стекло серебряным приливом, то затмевая ее образ, то высвечивая с новой силой… И это было последним впечатлением, которое она запомнила.
Когда Катарина очнулась, она лежала на полу. В окна бил яркий утренний свет. Петух кукарекал на ограде. А сам Челлини — в широких светлых подштанниках — стоял перед ней на коленях.
— Что ты натворила! — прошептал он, и в глазах его читались страх, гнев и забота. — Зачем ты это сделала?
Она осмотрелась по сторонам, но зеркало, серебряный венок и железный ларец исчезли. Бенвенуто помог ей подняться на ноги, набросил простыню на ее обнаженные плечи, и она, спотыкаясь, словно неделями плыла на корабле по бурному морю, прошла через студию. Около постели стоял оловянный таз. Взяв кувшин с комода, Катарина наполнила таз водой. Кожу пощипывало, будто она оцарапала лицо песком. Склонившись вниз, чтобы зачерпнуть в ладони холодную воду, она увидела свое отражение, и испуганный крик застрял в ее горле. Пышные черные волосы, которые она считала одним из своих лучших достоинств, стали белыми, как снег, поседев от страха — словно сама Медуза напугала ее до потери сознания. Она обернулась и посмотрела на Бенвенуто, умоляя его объяснить ситуацию.
— Что я такого сделала? — вскричала она. — И что за зеркало ты создал?
Он просто стоял, не говоря ни слова.
— Это одна из твоих глупых шуток? — не унималась она. — Потому что если это так, я не нахожу ее смешной.
Он покачал головой, подошел к ней и взял ее лицо в свои грубые ладони.
— Если бы так, il mio gatto… если бы так.
Глава 5
Едва Дэвид повесил свой плащ на дверь кабинета, как ему позвонила доктор Армбрастер.
— Представляете, дружок, что курьер принес нам этим утром?
Обычно она не беседовала с ним в такой игривой манере, поэтому Дэвиду потребовалась пара секунд на ответ:
— Не имею ни малейшего понятия.
— Щедрый чек от посла Шиллингера и его супруги! Для реставрационного фонда нашей библиотеки! Похоже, ему понравилось ваше выступление на прошлой неделе.
— Прекрасно, — согласился Дэвид, гадая, как это повлияет на его карьерный рост и станет ли он директором отдела.
— У меня имеются и другие хорошие новости.
Наконец-то!
— Кое-кто из ваших слушателей хотел бы прийти сегодня и встретиться с вами.
Не успел он обрадоваться, как его надежды рассеялись в воздухе. Теперь он молил небеса, чтобы гость не оказался каким-нибудь скучающим профессором, которому вдруг захотелось обсудить заимствования Данте у Овидия.
— Кто этот человек?
— Вашу поклонницу зовут Кэтрин Ван Оуэн.
Любой, кто жил в Чикаго, знал Ван Оуэнов. В ту пору их семейство владело большей частью района Луп. Недавно овдовевшая Кэтрин Ван Оуэн тоже была известной в свете особой, хотя газетчики часто жаловались на ее непонятную скрытность.
— До сих пор она просила сохранять ее анонимность, — продолжила доктор Армбрастер. — Наверное, вы уже поняли, что именно она является дарительницей флорентийского издания Данте.
Дэвид интуитивно догадывался, что она была той самой дамой в черном платье и вуали, которая опоздала на его лекцию.