-- Они поймают бедную тартану! -- пробормотал я чуть не плача.
Доминик был недвижим, как статуя. Чувство ужасного одиночества сжало мое неопытное сердце. Я подумал о своих товаищах. Вся компания, по моим расчетам, сидела сейчас в Монте-Карло. И они мне вдруг ярко представились -такие крохотные, с деланными голосами и деревянными жестами, -- ну точь-в-точь шествие марионеток на сцене кукольного театра. Я вздрогнул. Что это? Из глубины черного капюшона послышался таинственный и безжалостный голос:
-- Il faut la tuer 1. ( 1 Надо ее убить (фр.)
Я слышал это ясно.
-- Что вы говорите, Доминик? -- переспросил я беззвучно И голос из глубины капюшона шепотом повторил:
-- Ее надо убить.
Сердце у меня громко заколотилось.
-- Да... но как?
-- Вы ее любите?
-- Люблю.
-- Значит, у вас хватит духу сделать это. Правьте сами, а в позабочусь о том, чтобы она умерла быстро и чтобы от нее в щепки не осталось.
-- Правда? -- шепнул я и, как зачарованный черным капюшоном, пошел без колебаний с кормы. Я словно заключал греховный союз с этим древним морем работорговцев, магов, изгнанников и воинов, морем легенд и ужасов, где в далекие времена мореплаватели слыхали порой, как громко рыдает во мраке не находящий себе покоя призрак скитальца.
-- Я знаю одну скалу, -- шептал таинственно из капюшона голос моего учителя. -- Но смотрите! Это надо сделать раньше, чем матросы догадаются о нашем замысле. Кому сейчас можно доверять? Стоит проткнуть ножом фалы -- и фок слетит, и через двадцать минут прощай, свобода! Даже лучшие из наших людей могут испугаться гибели. У нас, конечно, есть шлюпка, но в таких случаях никто не может быть уверен, что спасется.
Голос умолк.
Мы вышли из Барселоны, ведя на буксире нашу маленькую шлюпку. Потом было уже слишком рискованно втаскивать ее наверх, и ее предоставили самой себе, привязав на длинной цепи. Много раз нам казалось, что ей уже совсем не под силу бороться, но затем она снова выскакивала на волну, такая же резвая и невредимая.
-- Понимаю,-- сказал я тихо.-- Хорошо, Доминик. Когда?
{}Рано еще. Сначала надо уйти подальше в море, -- ответил он замогильным голосом.
XLV
Решение было принято. Только теперь у меня хватило мужества обернуться. Матросы на палубах с встревоженными, унылыми лицами все глядели в одну сторону -- следили за нашим преследователем. В первый раз за это утро я увидел Цезаря, растянувшегося на палубе около фок-мачты, и спросил себя: где ж он прятался до сих пор? Впрочем, он мог бы все время вертеться рядом, -- я бы его все равно не заметил. Мы были слишком поглощены мыслями об ожидавшей нас участи, чтобы обращать внимание друг на друга. Никто с утра еще ничего не ел, и матросы только беспрестанно ходили пить к бочке с водой.
Я сбежал вниз, в каюту. Там, в шкафчике, у меня было заперто десять тысяч фунтов золотом, и об этом, кроме Доминика не подозревал ни один человек на судне. Когда я снова вышел на палубу, Доминик стоял спиной ко мне и вглядывался в берег. Мыс Крейс скрывал от наших глаз все впереди. Слева широкий залив, где бешеные шквалы взметали воду, весь словно заволокло дымом. За нами небо имело грозный вид.
Увидев меня, Доминик тотчас же безразличным тоном осведомился, что случилось. Я подошел к нему вплотную и, стараясь казаться спокойным, сказал вполголоса, что я нашел шкафчик взломанным, а пояс с зашитым в нем золотом исчез. Вчера вечером он был на месте.
-- Что вы хотели сейчас делать с этим поясом? -- спросил Доминик весь дрожа.
-- Надеть его на себя, разумеется,-- ответил я, с удивлением замечая, что у него стучат зубы.
-- Проклятое золото! -- пробормотал он. -- Оно из-за своей тяжести могло вам стоить жизни. -- Он содрогнулся. -- Но сейчас некогда толковать об этом.
-- Я готов!
-- Погодите. Я жду, чтобы пронесся этот шквал, -- буркнул Доминик. Прошло еще несколько минут, тяжких, как свинец.
Наконец шквал прошел. Какой-то черный вихрь скрыл от наших глаз гнавшееся за нами судно. "Тремолино" дрожа несся по волнам. Исчезла и земля впереди, и мы были одни в царстве воды и ветра.
-- Prener la barre, monsieur,-- внезапно нарушив молчание, сказал Доминик резким голосом.-- Берите румпель.-- Он наклонил свой капюшон к моему уху. -- Тартана -- ваша, и вы собственной рукой должны нанести удар. Я... у меня есть еще другое дело.
Он, уже громко, сказал рулевому:
-- Передай руль синьорино, а ты и все остальные будьте под рукой и, как услышите команду, мигом подтяните шлюпку.
Матрос повиновался. Он был удивлен, но ничего не сказал. Остальные навострили уши, зашевелились. Я слышал, как они перешептывались: "Что это еще за новости? Пристанем где-нибудь? Будем удирать? Ну, да padrone лучше знает, что делать".
Доминик прошел по палубе. Он остановился, чтобы взглянуть на Цезаря (который, как я уже говорил, лежал, растянувшись на животе, около фок-мачты), перешагнул через него и скрылся под фоком. Я стоял у руля, но не смотрел вперед. Я не мог смотреть никуда, только на этот парус, развернутый, неподвижный, как большое темное крыло. Но Доминик, видимо, зорко следил за ориентирами. Голос его едва слышно донесся до меня с носовой части:
-- Давайте, синьорино!
Я повернул румпель так, как заранее было условлено. Снова слабо прозвучал голос Доминика, и затем мне оставалось только держать прямо. Ни одно судно не мчалось так весело навстречу своей гибели. "Тремолино" то поднимался, то опускался на волнах, словно плавая в пространстве, затем летел вперед со свистом, как стрела. Доминик, пригнувшись под фоком, вышел на такое место, где я мог его видеть, и стоял, подняв палец в позе настороженного ожидания. За секунду до того, что произошло, рука его опустилась. Я сжал зубы... и затем...
Рассказывать о досках, превращенных в щепки, о разбитых вдребезги бревнах? Это кораблекрушение лежит у меня на душе как страшное убийство. Незабываемы муки совести, так как я одним ударом разбил живое, верное сердце. В первое мгновение -- стремительный бег, ощущение парящего полета; в следующее -- крушение, смерть, безмолвие, мгновение страшной неподвижности. Песня ветра перешла в вой, и высокие волны вскипали вокруг трупа медленно и грозно. Я, словно обезумев, увидел как летела, качаясь, от носа к корме фок-рея, как люди, сбившись в кучу, в ужасе выкрикивали проклятия и с лихорадочными усилиями подтягивали за канат шлюпку. Со странным удовольствием от того, что вижу что-то знакомое, я заметил среди них и Цезаря, узнал жест Доминика -- горизонтальный размах его мощной длани. Ясно помню, как я подумал: "Цезарь, конечно, должен погибнуть", а затем я очутился на четвереньках, качавшийся румпель, который я выпустил из рук, треснул меня пониже уха, и я упал замертво.