Она еще раз обвела взглядом пристройку, глинобитный двор, дом, и они показались ей олицетворением собственной жизни. К глазам подступили слезы, судорога перехватила горло, ноги стали ватными, она сделала несколько шагов и опустилась на ступеньку трухлявой лестницы, где можно было запросто подвернуть ногу. В памяти Луизы всплыла изуродованная голова доктора Тирьона, потом ее заслонили лица двух ветеранов, которые когда-то нашли здесь приют.
Эдуар Перикур всегда носил маску – осколком снаряда ему снесло нижнюю половину лица, – и десятилетняя Луиза заходила после школы, чтобы украшать маски «под настроение» жемчужинами и лентами и разрисовывать их красками. Она уже в то время была немногословна, трудилась с большим старанием, терпеливо вслушивалась в хрипловатое, со свистом дыхание Эдуара, смотрела в его добрые глаза. Ни у кого не было таких чу́дных глаз, как у этого человека. Увечный двадцатипятилетний ветеран Великой войны и маленькая девочка, рано лишившаяся отца, незаметно для окружающих крепко подружились.
Когда Луиза стала свидетельницей самоубийства доктора, старая рана, причиненная разлукой с Эдуаром, снова открылась.
Эдуар Перикур и его товарищ Альбер Майяр затеяли аферу – они продавали несуществующие надгробия и заработали целое состояние. Их, конечно же, разоблачили, случился ужасный скандал, и им надо было бежать. Прощаясь, Луиза обвела указательным пальцем страшное лицо друга и спросила: «Ты вернешься проститься со мной?»
Эдуар кивнул: «Конечно…» – что означало «нет».
На следующий день Альбер – он был жуткий трус и вечно вытирал потные ладони о брюки – смылся с молоденькой служанкой и кучей денег.
А Эдуар остался – и покончил с собой, бросившись под колеса машины.
Продажа никогда не существовавших памятников была для него всего лишь отсрочкой, взятой взаймы у Смерти.
Только много позже, в тридцать лет, Луиза узнала, как сложна была жизнь ее взрослого друга, и тогда же поняла, что сама как будто застыла во времени.
Она заплакала еще горше.
В почтовом ящике обнаружилось письмо из школы – администрация интересовалась причиной ее отсутствия. Она, не вдаваясь в детали, ответила, что сможет приступить к занятиям через несколько дней, и вдруг почувствовала такую усталость, что легла и проспала шестнадцать часов подряд.
Пробудившись, Луиза первым делом выбросила испортившиеся продукты и отправилась за покупками, а чтобы не идти мимо «Маленькой Богемы», дождалась автобуса.
Она уже неделю не читала газет, не слушала радио и не знала никаких новостей, но понимала: раз парижане заняты привычными делами, значит на фронте мало что происходит. Ежедневная пресса была настроена скорее оптимистично. Немцы застряли в Норвегии, в губернии Нур-Трёнделаг, в районе города Левангер. Союзники отбросили их на сто двадцать километров. На Северном море боши «трижды потерпели поражение от французских торпедоносцев», так что беспокоиться не о чем. Мсье Жюль наверняка шумно восхищался блистательной стратегией генерала Гамелена и предсказывал неизбежное поражение врагов, «если они сунутся к нам».
Луиза понуждала себя интересоваться текущими событиями, чтобы глубоко травмированное воображение не напоминало ей, как страшен был «недоубившийся» доктор Тирьон.
Суд не захотел выяснить, почему он выбрал именно ее, а не пошел в бордель, Луиза же просыпалась среди ночи и, лежа в темноте, пыталась соединить лицо субботнего клиента с фамилией Тирьон. Ей ни разу не удалось это сделать. Судья сообщил, что доктор жил в Нёйи, и девушка не понимала, зачем он каждую субботу таскался в Восемнадцатый округ, чтобы пообедать. Можно подумать, в Нёйи мало своих ресторанов… Мсье Жюль как-то сказал, что доктор «уже двадцать лет завсегдатай» его заведения, и это был не комплимент. Хозяину «Маленькой Богемы» казалось естественным тридцать лет стоять за плитой одного и того же ресторана, но за двадцать лет не сменить даже столик у окна – это уж слишком! На самом деле мсье Жюля бесила не «верность» клиента, а его замкнутость. «Будь все такими, я бы предпочел кормить траппистов!»[20] Доктор Тирьон никогда ему не нравился…
20