Габриэль не боялся войны – никто здесь ее не страшился, поскольку линия Мажино считалась неприступной, – но с трудом выносил атмосферу форта, чья обстановка больше всего напоминала подлодку: те же духота и теснота, стояние на посту, складные столики в коридорах и скудный запас питьевой воды…
Габриэлю не хватало света: по инструкции он, как и все остальные, имел право выходить на воздух на три часа. На поверхности люди заливали бетон, разматывали километры колючей проволоки, призванной задержать вражеские танки. Печальной участи «огораживания» избегали зоны проживания крестьян и их сады с огородами: возможно, французы надеялись, что их уважение к труду земледельцев и подношения в виде фруктов и овощей заставят противника огибать эти зоны. В землю вертикально вкапывались железнодорожные шпалы: если единственный экскаватор был занят на другом участке, а погрузочная машина в очередной раз выходила из строя, в ход шли саперные лопатки, годившиеся только для песка. Производительность труда была соответствующая…
В свободное время (если таковое оставалось) военные убирали курятник с крольчатником, а небольшая свиноферма даже удостоилась упоминания на страницах местной газеты.
Хуже всего Габриэль переносил возвращение под землю: «внутренности» форта наводили на него дрожь.
Мысль о газовой атаке неотступно преследовала его. Иприт пробирается под маску и одежду, горчичный газ разъедает глаза, кожу, сжигает носоглотку, трахею, проникает в легкие. Габриэль поделился страхами с военврачом: усталым, бледным, как смерть, и мрачным, как гробовщик, но майор находил совершенно нормальным, что в этом мире, где «все было не так», никто не чувствует себя хорошо. Он оделял пациента аспирином и приглашал заходить еще: «Я люблю компанию…» Два-три раза в неделю Габриэль выигрывал у доктора в шахматы, но тот не огорчался – ему нравилось проигрывать. Старший сержант пристрастился к игре прошлым летом: он не чувствовал физического недомогания, но условия существования нагоняли на него тоску, и он искал в санчасти поддержку и утешение. Влажность в это время года достигала ста процентов, и у Габриэля регулярно случались приступы удушья. В форте было невыносимо жарко, люди обильно потели, спали на влажных простынях, одежду и белье почти не стирали – вещи сохли тысячу лет, в личных шкафчиках пахло плесенью. Вентиляция работала, но положения не спасала, каждое утро, в четыре часа, с завыванием включался аэродинамический насос, устраивая в казарме преждевременную побудку. Габриэль всегда спал очень чутко, и форт превратился для него в ад.
Обитатели казематов томились от скуки, выполняли тяжелую и неприятную работу, не слишком внимательно следили за дверями, которые должны были задержать взрывную волну во время вражеской бомбежки, и, поскольку дисциплина сильно хромала, между двумя дежурствами в офицерскую столовую набивалось много «разночинного» народа (офицеры закрывали глаза на нарушение субординации). Часто англичане и шотландцы из частей, расквартированных на расстоянии многих десятков километров от Майенберга, заявлялись среди ночи, чтобы как следует гульнуть, напивались вусмерть, и «по домам» их развозили на машинах «скорой помощи».
Форт стал вотчиной главного капрала Рауля Ландрада. Габриэль так и не узнал, каким он был на гражданке, но здесь очень быстро превратился в главного спекулянта, организатора и посредника во всех махинациях. Такой вот характер был у человека, рассматривавшего жизнь как живорыбный садок, неистощимый источник всех афер.
Начинал он карьеру как игрок в бонто[14]. Но если ему попадался ящик, три стаканчика, орешек, сухой боб или камешек – годилось все, – он тут же затевал игру «в три скорлупки»[15]. Ландрад мог втянуть в нее кого угодно, внушив человеку непреодолимое желание указать на карту или выбрать «выигрышный» стаканчик. Скука и безделье вовлекали в организуемые им забавы все больше азартных любителей. Его знали даже в частях, расквартированных вне стен форта, хотя там недолюбливали солдат из Майенберга, считая их «белой костью». Ловкость рук главного капрала завораживала всех, снизу доверху, а в бонто и скорлупки он играл на такие смешные суммы – монета-другая, – что проигравшие улыбались и продолжали делать ставки, а Ландрад зашибал за день до трехсот франков. Все оставшееся время он делал дела с управляющими ближайших ресторанов и кафе и с некоторыми унтер-офицерами интендантства и официантами из офицерской столовой. А еще ухлестывал за девушками. Кое-кто считал, что у капрала подруга в городе, другие уверяли, что он не вылезает из борделя. Как бы там ни было, Рауль всегда возвращался с широкой улыбкой на устах, и никто не знал, с чего он так веселится.
14
15
«Игра в три стаканчика», или «Наперстки», – игрок должен угадать в каком из стаканов или наперстков спрятан шар. Изначально она называлась «игра в три скорлупки», поскольку горошину перекатывали и прятали, используя скорлупки грецкого ореха.