- А тебе сказали, что меня нельзя просто увидеть? Всех, кто видит меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?
- Да, я знаю, - собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.
- И чего ты попросишь у меня?
- Мне ничего не надо, - тихо ответил он.
Единорог шумно вздохнул и прикрыл кровавые глаза.
- Кто научил тебя ничего не просить?
- Никто... Я сам.
- Мне нравятся мальчики, которые ничего не просят, - сказал Единорог и снова открыл глаза. Уперся взглядом в Матюшу, но не было в том взгляде ни доброты, ни симпатии. - Ты хочешь всего добиться сам?
- Я постараюсь, - робко ответил Матюша.
- Мне нравятся мальчики, которые хотят всего добиться сами, - снова осклабился Единорог. - Иногда из них выходят сильные мужчины. Очень храбрые мужчины. Очень уверенные в себе. - Единорог хрипло засмеялся, листва посыпалась наземь. - И когда они бросают вызов мне, я не отказываю, я прихожу. Ведь они такие сильные и храбрые. Мне нравится делать из них пустое место, ничто. - Единорог наклонил голову, горой нависая над Матюшей. - Иди, мальчик. Добейся в жизни всего, я не стану мешать. Но знай свое место и никогда, даже в мыслях, не зови меня. Отныне ты только человек, и не тебе бороться со мной. Иди, сказка кончилась.
И тут перед глазами Матюши, как на экране Машины, Единорог беззвучно задрожал, черты его гигантского тела поплыли, смешались, исчезли, стало темно, в темноте замигали яркие точки, и вдруг разом все посветлело, очистилось, и уже не было ни леса, ни поляны, а на их месте возникло четко, ярко - лицо сорокалетнего Матвея: поседевшая борода, запавшие черные глаза... И будто с огромной высоты стремглав упал он в мягкий ворох перин, подушек, одеял, и стало тепло, и в полусне-полуяви поплыл он по колыбельной реке, в колыбельное море, и казалось, что не было вовсе страшного Единорога, а впереди - все еще ждет, все еще манит баснословный край, исполненный сияния.
Карат залаял в голос, ожесточенно и зло.
- Кого еще черт несет? - буркнул Матвей и пошел открывать.
Карат бесился в сенях, прыгал, бил передними лапами в дверь. Матвей выглянул в окно: внизу, у крыльца, стояли трое мужчин - пожилой в лисьей шубе и с ним двое лет по сорок - высокий брюнет без шапки и толстячок с круглым лицом.
- Подождите, собаку привяжу, - крикнул Матвей. Открыв дверь, сразу сказал: - Если вы насчет на зиму дачу снять, то у меня не сдается.
- Нет, нет, мы по другому вопросу, - поспешил толстяк.
- По какому? - подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
- Может быть, вы разрешите нам войти, а там и поговорим? - веско произнес старик.
Матвей пожал плечами.
- Заходите...
Долго топтались, раздевались, гурьбой проходили в комнату, наконец расселись за столом, Матвей устроился на диване и закурил.
- Прежде всего давайте знакомиться, - дружелюбно начал старик.
- Да уж, - нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид, что не заметил этого.
- Моя фамилия Никич, зовут Николаем Николаевичем. Я - физик, действительный член Академии наук СССР...
- Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, - добавил толстяк.
- Ну уж, если все перечислять, - улыбнулся академик, - то не забудьте и две Сталинские премии... А это мои друзья, ученики, помощники - доктор наук, профессор Сорокин Константин Андреевич и доктор наук Колесов Семен Борисович.
- А я Басманов Матвей Иванович, майор ВВС в отставке, действительный инвалид СССР, - с мрачным сарказмом представился Матвей.
- Ну, это мы знаем, - добродушно сказал Никич, - иначе б и не беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела, откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с ними познакомиться.
- Наслышаны? - удивился Матвей. - Я что-то не припомню, чтоб в последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
- Это верно, - с неколебимым добродушием продолжал академик. Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь. Но заслуженная слава - вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
- Бюст на родине и колбасу вне очереди - кто ж откажется? - с издевкой сказал Матвей, обратившись к толстяку Колесову, и тот отвел глаза.
- Впрочем, дело, конечно, не в славе, - ничуть не смущаясь, сказал Никич, - а в науке, в знаниях. По нашим сведениям, у вас есть кое-что полезное для науки. - И, помолчав, с упором добавил: - Для нашей науки.
- Для вашей? - быстро спросил Матвей.
- Для нашей, - согласился Никич. - Для нашей советской, нашей мировой науки.
- Ну, во-первых, - сказал Матвей наконец-то серьезно, - никаких таких сведений у вас быть не может. Если уж вы предложили говорить откровенно, то не надо мне с первых слов лапшу на уши вешать, достопочтенный Николай Николаевич. А на деле вот что. Я действительно ставил некоторые опыты и в самом начале работы кое-что рассказал о них приятелю, который оказался трепачом. Кроме того, я догадываюсь, что одна... женщина могла кое-что передать своим подругам, и в виде сплетен это могло поползти дальше. Но опять-таки - эта женщина могла говорить только о самых первых опытах, Матвей помолчал. - Об итоге работы она едва ли могла рассказать... Итог же, уважаемые физики, таков: блеф, пшик, фук с маслом. Если вы знаете суть эксперимента, то не вам объяснять, что дилетант, знающий физику только в применении к летательным аппаратам, да к тому же без основательной технической базы, не мог добиться не только успеха, но и сколько-нибудь значимых результатов. Не мог - и не добился. Вот и все. - Матвей развел руками, пожал плечами и скорчил скорбную мину. - Увы, увы! Ничем не могу быть полезен.
- Так уж и ничем? - осторожно подал голос чернявый Сорокин.
- Ровным счетом ничем! - с той же ухмылкой ответил Матвей.
- А эта... женщина... о которой вы помянули... это, вероятно, Людмила Алексеевна Кудрина? - глядя вбок, в стену, тихо спросил Никич.
Ухмылка сползла с лица Матвея.
- Вы знакомы с ней?
- Как вам сказать, - вяло ответил Никич.
- Откровенно. Как и обещали, - зло сказал Матвей.
- Да ведь вы-то с нами вовсе не откровенны, вот в чем беда, - с нарочитой ласковостью сказал Никич.
- Вот что, гости дорогие, - с угрозой сказал Матвей. - Пока я не получу адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора - давайте адрес, а не хотите... вот бог - а вот порог.
Никич по-старчески тяжко вздохнул.
- Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию-то ломать. Ведь уйди мы сейчас, так пороги-то вы у нас обивать будете, все принесете, что просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали, опасались, конечно, - что за человек? А вы человек разумный, не маньяк это видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а союзники, помощники. И не беспокойтесь - ни славы, ни приоритета мы у вас не отнимем, что ваше - то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с 54-го года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в 4-й психиатрической больнице...
- Что с ней?!
- Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство, мягко сказал старик. - Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши опыты, верно? Или они ни при чем?
Матвей молчал долго. Закурил еще. Гости не торопили.
- Это случилось с Милой, - сказал он наконец, - после того, как она увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно уродливое, безумное лицо... Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине, но вышло так, что я сначала попробовал на себе - и ни черта не вышло. Я думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил Миле... ну, побаловаться, что ли...
- Разрешите посмотреть Машину? - осторожно спросил Сорокин.
- Я уничтожил ее, разбил! - крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.
- Ах ты, черт! - не удержался Колесов.
- Это не беда, - мягко сказал Никич. - Ведь главное - принцип, схема. Уж если вы в таких условиях смогли ее сделать, то в наших - мы за неделю десяток Машин соберем.