- Нет, - сказал Матвей четко.
- Почему? - удивился Никич.
- Нельзя.
- Да почему же?
- Помните, в "Борисе Годунове": "Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит". Вот и здесь - Богородица не велит.
Костя с Семеном испуганно переглянулись.
- Странный аргумент для выдающегося ученого. А вы, бесспорно, выдающийся, великий ученый, - ласково сказал академик. - Так почему же все-таки нельзя?
- Я же вам сказал, - закричал Матвей, - нельзя молиться за царя Ирода! Эта Машина только горе людям принесет! Это страшная Машина! Машина беды, слез, смерти, безумия! Нельзя!
- Успокойтесь, Матвей Иванович, голубчик, - протянул к нему дрожащие руки старик, - что вы так-то, не надо...
- Я ничего не скажу, - упрямо сказал Матвей. - Этой Машины не должно быть. И запомните: если будете наседать на меня, я лучше помру, чтоб никто не узнал...
- Вы наивный человек, Матвей Иванович! - воскликнул Никич. - Да ведь если мы знаем, что такая Машина возможна, то уж поверьте - мы все силы бросим и откроем ее заново. А силы у нас немалые...
Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.
- Более того, - продолжал Никич. - Даже если, допустим, мы сейчас по пути в город погибнем в автокатастрофе, все равно Машина будет существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас, или в США, или на каком-нибудь Таити она все равно возникнет! Прогресс человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?
- Это ужасно, ужасно, - поморщился Матвей. - Пусть будет что будет, но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.
- Зачем же умирать, Матвей Иванович, - мягко сказал Никич. - Вы действительно выдающийся ученый, такие раз в сто лет рождаются. Вы нужны науке.
- "Если блеск тысячи солнц разом вспыхнет на небе, человек станет Смертью, угрозой Земле", - процитировал Матвей, угрюмо глядя в глаза академику.
- Не надо исторических аналогий, они хромают. И Хиросима, и Чернобыль - вина людей, а не природы, не прогресса, не науки. А вы свое открытие отдаете в надежные руки. Я не о нас говорю, хотя и мы не безумцы. Я о нашем народе говорю.
- Нет, - твердо ответил Матвей.
- ...Он придет к нам, - сказал Никич, захлопнув дверцу автомобиля. Я уверен, он одумается и придет. Не сможет не прийти. Он сейчас не в себе из-за этой женщины, а потом успокоится, и ему понадобится дело. Он же молодой еще. И он придет к нам.
- Неужели ждать? - спросил Костя.
- Еще чего! Шума подымать не будем, я оформлю закрытую тему, под нее создадим спецлабораторию - и за дело. Подбирайте, братцы, людей. Лучших. Со всего Союза. Немедленно.
- А может, все-таки блеф? - спросил Семен.
- Не исключено, - согласился академик. - Но я этому мужику поверил...
- Уж очень он странный, прямо шизоид... Глаза ненормальные...
- А ты что хочешь! - возмутился академик. - Запомни этот день, Семен. Очень может статься, что ты первый раз в жизни говорил с гением. Через триста лет его именем, может быть, города называть будут, а ты хочешь, чтоб он был как все... Дудки, так не бывает!
Ночь - его время, и он вышел из дома, встал на дорожке, запрокинул голову и долго смотрел на ясное звездное небо. Вдыхал его, вбирал в себя. Силился найти тайные знаки, знамения, но не различал их. Он вдруг подумал, что это не настоящее небо, а только черный покров между ним и людьми. Но покров старый, в дырах, и сквозь них просвечивает настоящее небо, а люди называют эти дыры звездами.
И вновь, как когда-то, ощутил он приближение угрозы. Там, на западе, скопилась неясная вязкая масса чернее ночи и стремительно накатывала на него. Матвею захотелось сбежать, укрыться за двумя, тремя дверями, за надежными стенами дома... Спрятаться под одеяло - в детстве там не пугали никакие страхи, там была зона абсолютной безопасности. Но он остался и скоро ощутил, как незримо окружила его вязкая масса.
И дрогнула земля, и пронесся ветер, и на миг погасли звезды, и завыла собака, и властный, неумолимый голос спросил:
- Матвей Иванов Басманов?
- Да, - ответил Матвей на это ветхозаветное обращение, и страх отпустил его.
- По своей воле будешь мне отвечать?
- По своей воле, - твердо сказал Матвей.
- Как ты осмелился пойти против меня?
- Людей жалко стало.
- Виновен! - грозно сказал Голос, и пронеслось вокруг, дробясь и рассыпаясь как эхо: "Виновен! Виновен!"
- Куды ж виновен-то? - неожиданно раздался шамкающий старушечий голосок. - Нешто он кого обидел? Я вон помирала, так Матвей холил меня, как не всякий родной станет...
Матвей узнал этот голос: покойница тетя Груня заступалась за него...
- Он мне, убогой, за сына был, а кто я ему - никто, считай. Он сам пострадавший, вот и к людям сочувствие имеет. Нету его вины!
- Знаешь ли ты, - продолжал неумолимый Голос, - что в этом мире положен предел человеку?
- Я в это не верил.
- И ты хотел переступить предел?
- Хотел.
- Виновен! - прогремел Голос, и снова подхватило стоустое эхо: "Виновен! Виновен!"
Но сразу два знакомых голоса смешались в один:
- Он гений! - кричал Ренат.
- Он гений! - кричал Никич.
- Он выше других людей, он неподсуден! - кричал Ренат.
- Для гения нет предела и нет вины! - вторил ему Никич.
- Знаешь ли ты, - сказал Голос, - что в мире людям даны законы?
- Они мне не нравятся.
- Знаешь ли ты, что человек не может знать будущего?
- Твой мир несправедлив! Он страшен, - закричал Матвей.
- Мой мир неизменен, - ответил Голос, и Матвею почудилась в нем усмешка.
- Нет! - опять закричал он. - Мы изменим его! Он будет, будет справедливым!
- Кто это "мы"? - с презрением спросил Голос.
- Люди! - Матвей охрип от крика.
- Люди? Ты пробовал изменить Закон, и что из этого вышло?
Матвей поник.
- Молчишь?
Он не смог ответить.
- Виновен! Виновен! Виновен! - с нарастающей силой говорил Голос, и эхо вокруг зашумело как буря. И вдруг - сквозь гром и гул - чисто пробился тоненький голос, и Матвей сжался.
- Не верь, мой дорогой, мой бирюк, не верь им. Я ни в чем не виню тебя, а значит, ты прав и ничего не бойся. Я всегда с тобой и люблю тебя...
В наступившей тишине он услышал еще один голос - дальний, улетающий:
- Не верь им, сынок, ты ни в чем не виновен...
Матвей ощутил, что вязкая темная масса исчезла, он стоял один под черным звездным небом. Ни звука, ни ветерка не было в зимнем этом мире...
И внезапно словно властная рука сдернула черный ветхий покров, и за ним над всей землей открылось настоящее небо, нестерпимо блистающее небо из одних звезд.
...И тогда он вскочил с топчана, будто его толкнули, и долго сидел, мотая гривастой головой, тер лицо руками. Он понял этот сон, легко раскодировал его: оправдания душа ищет, вины своей не приемлет. Ах, как не хочется быть виноватым, ах, как хочется быть чистым и святым, хочется оправдать и благословить себя, хочется, значит, бежать, искать академика, все открыть ему...
- Сволочь ты, Матвей Иванов Басманов, - сказал он себе и похромал на крыльцо.
Ночь и вправду была ясная и звездная. Тихая ночь, благая.
Но наяву Матвей не хотел и не ждал прощения.
А может быть, сон пророчил иное, совсем иное?
- "И только и свету что в звездной колючей неправде", - прошептал он строчку и вернулся в дом.
XIII
...Заливисто, весело лаял Карат, и Матвей увидел у крыльца Ядвигу Витольдовну.
- Добро пожаловать! Неужели опять телевизор?
- Нет, нет, не беспокойтесь, уважаемый Матвей, - ответила старуха, осторожно поднимаясь по ступенькам. - Телевизор работает прекрасно. И вот я решила поблагодарить вас за труд. Я принесла вам свой пирог. О, это особый пирог, со сливками и орехами, его научила меня делать моя мама почти семьдесят лет тому назад, в Варшаве.