Потом вдруг начались дожди. С утра исправно вставало солнце, аккуратно светило и грело весь день, а к вечеру собирались тучи, и дождь мог идти несколько часов. Просыпаясь ночью, Лена иногда долго лежала, слушая шелест дождя и ровное дыхание шута. Просто так. Для удовольствия. Эльфы радовались: вроде для урожая такая погода хороша, а сена уже накосили достаточно. Кстати, молодая картошка привела их в полнейший восторг, и молодые эльфы, кормившиеся из общего котла, требовали ее на каждый ужин, пересыпали огромным количеством зелени или заливали растительным маслом и ели так, что за ушами трещало.
Шут окреп, о его ранах напоминали только шрамы, а чувствовал он себя прекрасно. Лена знала. Так получилось, что его болезнь связала их еще сильнее. Шут тянулся к ней, как младенец тянется к матери, пользовался всякой возможностью оказаться рядом, прикоснуться, на худой конец, просто посмотреть. Это совершенно не мешало ему ночью вести себя вовсе не по-младенчески, хотя в отношении океана ничего не изменилось. Даже самой себе Лена боялась признаваться, что вульгарно счастлива.
Они ездили в лес. Лена собирала травы, причем уже достаточно уверенно, зная, какой листик сон-травы годится на лекарство, какой еще нет, а какой годится только на отраву, а шут нагружал две вместительные корзины грибами, отыскивая их, как собака зарытую косточку. Обратно ехали медленно, жалея лошадь, которая везла не только их двоих, но и те самые корзины, а километра за два до лагеря пожалели бедную животинку… а если честно, просто захотели пройтись. Гару описывал большие круги, изредка выныривая из травы и убеждаясь, что с обожаемой хозяйкой и прочей ее собственностью все в порядке, снова исчезал по своим собачьим делам. Вовсе не утомленная, но довольная уменьшением груза лошадь брела следом, даже ни разу не натянув повод, а Лена с шутом держались за руки, как дети, и даже не разговаривали. Им и так было хорошо. Так же не торопясь они шли через лагерь, который уже хотелось назвать городом, несмотря на все еще большое количество палаток, кивая в ответ на приветствия эльфов. Солнце уже висело низко. Здесь крыши не закрывали закатов, и всей этой красотой можно было чуть не из окна любоваться. За большим столом на площади ужинали молодые эльфы, смеялись, шутили. Лене все казалось, что они не говорят, а напевают.
Рука шута чуть сжалась. Лена проследила за его взглядом. К эльфийке, которая половником отмахивалась от пары ухажеров, подошел Милит. Эльфы что-то сказали, захохотали. Милит даже глаз не поднял. Лицо девушки как-то сразу стало холодным и надменным. Она выскребла из котла остатки супа, плюхнула в миску и резким движением протянула Милиту. Он взял, отошел в сторону, сел на землю и начал есть. Господи… Проходивший мимо парень забавы ради поддал ему ногой под локоть. Милит выронил миску, вскочил, гневно уставился на эльфа, а тот вроде бы даже удивленно что-то спросил, и Милит, стиснув зубы, кивнул, опустил голову, и так и стоял, слушая, что говорит ему парень. Шут потянул Лену в сторону, и ей не хватило сил сопротивляться. Радужного настроения как не бывало.
– Я все думаю, – проговорил шут тихо, – зачем он это сделал. Понимаешь, Лена, я… Я знаю, что не должен был ввязываться в драку, но я не мог его не вызвать. Иначе я потерял бы уважение к самому себе и…
– Я знаю. Я не понимаю ваших мужских игр, но Маркус так и говорил: эльфы считали, что у тебя выхода не было, что Милит тебя спровоцировал.
– Ну да. Зачем?
– Очень сложно?
– Очень, Лена. Знаешь, очень. Он не мог не понимать, что теряет всякую возможность привлечь твое внимание. Ну не дурак же он, знает, какая ты… Да и здешние женщины тоже… не оленихи, чтобы из-за них дрались. Ты видишь, что с ним стало? Он же терпит такое унижение… поверь, я знаю, что такое – быть униженным. А его унижают и при тебе. Лена, каков бы ни был Милит, он тебя любит. Почему он на это пошел? Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем они забудут? И забудут ли? А может, забудут, но привычка пинать его останется… Эльфы живут долго.
– А я и знать не хочу, зачем ему это понадобилось.
– А я хочу, – вздохнул шут. – Старая вредная привычка. Я всегда старался понять мотивы людей. Владыка вовсе отказывается о нем говорить, будто вычеркнул. Будто и нет Милита. Да ладно, черт с ним, не расстраивайся. Разберусь. Или нет. Неважно.
Но Лену уже зацепило, и она начала присматриваться. Расспрашивала Маркуса и Кариса, те, хоть неохотно, но отвечали. Милита не прогнали. Но он стал последним. От него действительно отвернулись все – семья, друзья, воины, которых он вел в бой. Ему давали самую грязную работу – действительно копать выгребные ямы и засыпать старые. Ел он, если оставалась еда. Правда, обычно она оставалась, хотя и немного. Мыться ему приходилось в реке. Ночевать под открытым небом. Протестовать он не имел права. Выбор у него вполне имелся, как раз по Лиассу: если его это не устраивало, он мог уйти, но уйти уже навсегда, потому что нынешняя ситуация могла со временем сгладиться, а вот если бы Милит сломался и ушел, назад его не приняли бы никогда. Дети швыряли в него мелкими камешками и комками грязи. Мужчины могли толкнуть, ударить, если им что-то не нравилось в его поведении. Характер у Милита был не по-эльфийски взрывной, так что перепадало ему часто, но ударить в ответ он не мог – пришлось бы уходить. Эльфы оказались изобретательно жестоки. Странно, что их так возмущали казни в Трехмирье.
* * *
Они с шутом, обнявшись, смотрели на дождь. На дождик. Теплый, ненавязчивый, мягкий. Хотелось даже погулять под ним, но потом пришлось бы мыть обувь, и Лена поленилась. Эльфы непременно окружали дома террасами, как в какой-нибудь Мексике, летними вечерами семьи обычно ужинали на них. Вот на такой террасе они и стояли и ничего странного в своем занятии не находили. А почему бы и не посмотреть на дождь? Откуда-то издалека доносилась песня менестреля, и под музыку дождя это было завораживающе красиво. В свете уличных фонарей посверкивали капельки… А чей-то резкий голос всю красоту испортил. Лена покосилась в ту сторону и увидела, как с террасы толчком, если не пинком, столкнули Милита. Он едва не упал, но даже не оглянулся, съежился – одежда на нем была совершенно мокрая, обхватил себя за плечи, отошел и сел у стены другого дома. Лена посмотрела на шута, встретилась с его крапчатым взглядом, и, взявшись за руки, они одновременно шагнули под дождь.
Милит дремал. Лицо у него было утомленное, бледное, очень заметен стал шрам на лбу. Лена осторожно коснулась его головы.
Господи, у него даже глаза потускнели.
– Вставай, что ли, – сказал шут, – пошли. Долго нам еще мокнуть?
Милит несколько секунд смотрел на них, потом встал и поплелся за ними. Что интересно, Маркус ничуть не удивился, исчез, притащил ведро теплой воды, заставил Милита раздеться.
– Переодеться не во что, – извинился шут, – уж больно здоровый ты вымахал. Ну ничего, в трусах до завтра походишь, одежда и высохнет. Наши с Маркусом штаны на тебя не налезут.
– Особенно твои, – поддакнул Маркус. – Твои вообще только на ребенка налезут, доходяга. Делиена, переоденься, у тебя платье промокло. Простудиться хочешь?
Лена послушно закрылась в своей комнате, стянула мокрое платье, постояла перед своим небогатым выбором и остановилась на подарке Арианы: юбке и белой блузе совершенно банального покроя – один в один мужская рубашка. Не зеленое же платье надевать в самом деле.
Волосы тоже намокли и, естественно, превратились в настоящую паклю. Ну почему эти эльфы такие везучие? Больше половины и вовсе кудрявые, а у остальных волосы хоть и прямые, но густющие… Лена, правда, и сама была не лысая, зато седая. Сейчас волосы у нее были уже самой обычной эльфийской длины – до лопаток. Поначалу Лена их пыталась как-то прибирать, а потом плюнула: не быть красавицей – ну и наплевать, у нее и так шут есть, а больше никого и не надо. Та же Ариана снабдила ее парой заколок и очень симпатичным и полезным украшением: толстой цепочкой такого своеобразного плетения, что она имела эффект резинки, Лена пропускала через нее волосы – было и удобно и довольно симпатично, и волосы не выдергивало, и шуту нравилось.