– Могу? – усмехнулся Гарвин. – Мне так не кажется.
– Ну и дурак, – засмеялся Маркус. – Мне тоже не можешь?
– Тем более тебе.
– А почему я считаю, что можешь? Я не Делиена, не всех на свете люблю, жалею и понимаю, однако… Это был не ты. Я видел тебя в Трехмирье, не забыл? Так что могу сравнить. Это было твое безумие… Или как хочешь назови. Сам посуди, ведь ты действительно мог меня… очень быстро.
– Ты нужен нам, Гарвин. Мы тебя любим. Не только я. Все мы.
– Не нравится мне твой голос, – озаботился Маркус. – Кто там кому еще силу давать будет…
Голос ему не нравится…. Как может нравиться то, чего нет… Лену затрясло, и чтоб не свалиться с кровати, она прижалась к шуту, и он обнял ее покрепче. Если бы он взял и выпил, что было бы? Господи, что со мной было бы?
То же самое, что было бы, если бы он пошел с Владыкой и взял кружку с ядом у него из рук. Потому что отпустить на смерть и дать смерть самой – все равно.
– Ты можешь спокойно смотреть мне в глаза. Я вообще не вижу твоей вины. Не знаю, в чем тут дело: в этой зеленой воде, или в том, что ты открыл проход, или в том, что ты открыл проход, стоя в этой воде, в том, что ты некромант, или в том, что ты утром стукнулся о притолоку. Со временем мы это выясним. Или нет. Но человек или эльф не виноват, если болен.
– А Корину Умо я яйца отрежу, – мечтательно сказал Маркус. – Если бы он тебя не разбудил... О, ты бы ее видел! Рванулась так, что я даже и не заметил: вроде только что сидела, смирненькая такая, спокойная, даже не испуганная – и уже около этого ножом машет! Она ж его всего исполосовала, крови было, что из барана.
– Полосовать – это жестоко, – наставительно изрек шут. – Один раз – но в сердце.
– Лучше в кишки, – не согласился Маркус, – и два раза. Для надежности. Но он ее просто удержал… Нет. Не удержал. Вырвалась. Он только и успевал, что ее отталкивать. Лена, ты его и правда основательно истыкала, Гарвин, это надо было видеть!
– Я видел. Ты не понял, Маркус. Я – это я. Нет одного Гарвина или другого. Я все помню.
– Ну помнишь, помнишь, ладно. Но на меня это все равно впечатление произвело ого-го какое. Чтоб Лена – с кинжалом! А хорош ножик, правда, девочка?
– Ххоррош, – выстучала зубами Лена. Милит, притащивший ведро воды, решительно вышел. Маркус с надеждой произнес:
– Чаю принесет. Почему так: исцелили, а все равно пить хочется?
– Исцеление – это только ускорение естественного… – начал объяснять Гарвин, но махнул рукой. – Какая разница… Главное, ты… Прости, Маркус.
– Простить? Тебя? Чтоб ты у меня опять начал пряники в карты выигрывать? Вот! Лена, он хочет быть наказанным, а я придумал наказание: пусть мне все пряники отдает!
В веселье Маркуса нормального было тоже мало, но Лене было ясно: он рад, просто феерически рад, что все кончилось, что они остались впятером, что они вместе, все живы. Милит принес большой чайник, налил кружку Маркусу, потом начал поить Лену. Чай обжигал небо, два дня потом придется только тепленькое есть и ни в коем случае не брать в рот ни кислых яблок, ни хрусткого печенья.
– Не отравлено? – мрачно пошутил Гарвин. Или спросил всерьез. И Милит всерьез ответил:
– Нет, я проверил.
Шут заинтересовался и начал выспрашивать, как же можно проверить еду или напиток на наличие яда. Милит не очень вразумительно отвечал. Он не мог объяснить слепому, чем бежевое отличается от кремового. Гарвин тоже попросил чаю. Кружку он держал обеими руками, то ли грея их, то ли не имея достаточно сил, чтобы донести ее до губ. Выглядел он даже не жутко, а намного хуже. Милит намочил полотенце и начал отмывать его от крови, а тот даже и не реагировал, словно не его вместе с кружкой Милит вертел и тер. Потом он тихо попросил:
– Усыпи меня, Милит. Сам не засну, а надо бы. И когда будить будешь, держи у горла кинжал.
Милит кивнул, положил руку на глаза Гарвина. и у того мгновенно ослабла рука, пустая кружка выпала и начала кататься по полу, мерно стукая ручкой. Милит занялся хозяйством: тем же полотенцем смыл кровь с пола, вынес воду, забрал кружки. Гарвин спал.
– Тяжело ему, – тихо сказал Маркус. – Не хотел бы я оказаться на его месте.
– Справимся. Ты сам-то как?
– В раю. По сравнению с тем, что было. Как ты выдержал столько, а? У тебя ж вся рожа была спалена, и плечо…
– Я полуэльф. Мы гораздо выносливее, Маркус, это не слова.
– Не очень понимаю. Я силой воли вроде тоже не обижен.
– Организм крепче. Может, даже менее чувствительны к боли. Но это было… Даже вспоминать не хочется. Так что я тебя очень хорошо понимаю.
– А она вот не верит. Делиена, ну правда. Вполне нормально. То есть болит, но очень терпимо. Голова кружится, так это от исцеления.
– Ты прислушайся к нему, – вдруг посоветовал шут. – Ты ведь и его чувствуешь. А лучше поверь на слово. И ему не плохо, и мне тоже. У меня даже почти не болит голова, просто слабость. И с Гарвином все будет хорошо.
– Ты так говоришь, будто точно знаешь, – заметил Маркус, смачно зевая. – Ох, поспать, что ли?
И почти мгновенно тихонько захрапел. Фантастическая способность Маркуса засыпать в любом месте, в любое время и в любой позе приводила в восторг не только Лену, но и Милита с шутом, тоже не страдавших бессонницей. Шут поцеловал ее в щеку и удивленно протянул:
– А я ведь точно знаю. Странно.
– Расскажи, что было, Рош. Как ты меня вытащил?
– Я тебя не вытаскивал. Просто видел… там. Тебя и Гарвина. А они не видели почему-то… Лена, скажи, вот когда было Кольцо… Ты… тебе не показалось, что это похоже… на океан?
– Первое, что я подумала. Сурово как-то. Может, жестко… Но все равно похоже. То есть у нас все-таки – магия?
– Видно, да. Не бойся за Гарвина. Даже если это случится еще раз, ты его снова вытащишь. Тебе это не опасно, мне кажется. Ты совсем не умеешь ненавидеть, как… тот. Ты можешь возненавидеть на пять минут… ну на час. А постоянная холодная и расчетливая ненависть – нет. Ты на это не способна совсем.
– Можно подумать, что ты способен.
– Не знаю. Мне кажется, что нет, но я просто не оказывался в положении, когда ничего, кроме ненависти, не остается. Вот как Гарвин.
– И я не оказывалась.
– Не сравнивай. Я не знаю, что буду чувствовать, если вдруг потеряю тебя. Может быть, именно это.
– Рош…
– Не спорь, а? Ты – не будешь. Ты другая. Ты будешь оплакивать, а не мстить миру. Ты бы поспала.
– И ты.
– И я.
* * *
Они заснули, потому что очень хотели, чтоб другой поспал, желания перемешались и реализовались. И спали долго, особенно Лена. Бедный шут, наверное, затек совершенно, потому что он смотрел на нее когда она открыла глаза, и похоже, не спал давно. Как замечательно просыпаться и сразу целовать его.
– Ну и хорошо, – сообщил Маркус. – Так жрать хочется.
– Больной будет жить, – засмеялась Ариана. – Аиллена, я не могла уйти, не попрощавшись. Не хочу, чтобы между нами оставалось что-то недосказанное.
Лена сонно махнула рукой и охнула, а Ариана немедленно приступила к перевязке. Исцелять они не рискнули – уж очень им не понравилось тогдашнее состояние Лены, поэтому просто зашили порезы. Ариана промыла их, наложила бальзам, перевязала, поцеловала Лену в щеку, а Маркуса – в губы и ушла. До следующей встречи через несколько месяцев или лет.
– Владыка сейчас их с Кайлом отправит в Тауларм, – объяснил Милит, – а сама здесь еще задержится. Аиллена, не бойся, мы не дадим Гарвина в обиду. Но сейчас я буду его будить, и ты меня не останавливай.
Он наклонился над Гарвином, прижал к его горлу кинжал и прикоснулся пальцами к векам. Гарвин открыл глаза и уставился на племянника.
– Вроде ничего, – сказал Милит. – Ты как?
– Давай лучше я спрошу, – хмыкнул Маркус. – Гарвин, ты как, все еще хочешь меня убить или подостыл?
– Тебя? – проворчал Гарвин. – Очень. Ну, вроде бы я и правда… я. Но если ты нажмешь посильнее, я не обижусь.