– Не надо, – мягко остановил ее Лиасс, – не прислушивайся. Этим ты им не поможешь, да и не нужно. Исцеление – это неприятно, но гораздо лучше, чем то, что было до него. Будешь потом за ними ухаживать, мыть, кормить с ложечки и подавать горшок.
Милит поежился.
– Не хотел бы я, чтоб ты мне горшок подавала…
– А когда другая женщина подает – ничего, – проворчала Лена. Конечно. Как же! Светлая – и горшок. Ей положено вести к неведомой цели, нести надежду и даровать жизнь, а не судно больному подсовывать и задницу ему потом мыть.
– Когда другая – ничего, – вздохнул Милит. – Вот Владыка меня понимает. Ты ведь особенная, Аиллена. И тем более ты особенная для меня. Ой… я все пряники сожрал.
– И еще хочешь, – засмеялся Лиасс. – Март, добудь, пожалуйста, еще чего-нибудь сладкого, и себя не забудь.
– Варенья бы, – мечтательно сказал верзила эльф, и синие глаза его затуманились. – И яблочного повидла…
Лена начала хохотать и никак не могла остановиться, несмотря на явное смущение Милита, а потом, когда Март вернулся с еще одним подносом, сама же мазала свежий хлеб толстым слоем масла и густым смородиновым вареньем сверху, и эльфы даже не ели, а жрали эти бутерброды Лениного детства, да так аппетитно, что она и себе такой соорудила.
– Почему мне не приходило в голову так сделать? – удивился Лиасс. Лена потянулась и стерла салфеткой смородиновые «усы».
– Потому что ты в плену стереотипов. Варенье надо есть ложкой, хлеб есть с сыром или колбасой, женщина не должна носить штаны, а должна носить только платье, а я не могу подавать горшок.
– Женщина – в штанах? – поежился Март. – Не хотел бы я такое видеть. Женщина… ну как тебе сказать, Аиллена? Это красота, доброта и нежность.
– А штаны – это символ уродства, зла и грубости, – поддакнула Лена. – Да я в своем мире юбку-то надевала раз в неделю! Причем короткую. До колен!
– У тебя хоть ноги красивые, – возмутился Милит, – а представь себе, что из-под этой короткой юбки две щепки торчат. Кривые! Или такие ножищи, как у той твари… Что это было, Владыка?
– Я не все знаю, Милит.
– Может, это тоже продукт генетических экспериментов соплеменников Кристиана, – предположила Лена. Не зная слов «генетический эксперимент», эльфы, однако ее поняли. Март, может, и не понял, да в его обязанности входило не понимание, а повиновение и инициатива в защите вверенного тела. И все. Он был так в этом убежден, что даже и не пытался понимать. Не хотел пытаться, чтобы не отвлекать свой разум от основной задачи. А основная задача доведена была до такого комплекса рефлексов, что и мозги уже не особенно нужны. Сообразил бы он, что тварь не нужно разить магией, а нужно мешать ей? Ну не умеет преобразовывать – умеет перемещать. Большие камни ей под ноги, кусты в глаза, воду из ручья в пасть…
– Гарвин здорово сообразил, – вздохнул Милит, явно почувствовав, о чем думает Лена, но вряд ли это осознав. – Но Владыка, я даже не представлял себе, что можно подряд два таких заклинания… и не умереть на месте.
Лиасс улыбнулся. Ага. Не хочется ему лишний раз вспоминать о запретной некромантии. И он страшно рад их возвращению. Страшно рад.
– Ты сообщил Родагу о том, что мы вернулись?
Лиасс улыбнулся еще шире и куда-то молча ушел. Март сосредоточенно смотрел в кружку с шианой, но уголки губ подрагивали. Ясно. Не только сообщил, но и сейчас приведет. И плевать, что Лена в неглиже. Однако Лиасс пришел один.
– Отказался. Сказал, что подождет, когда ты будешь чувствовать себя лучше. Он очень хочет тебя увидеть. И я думаю, через несколько часов ему это удастся. Ведь тебе лучше? Я сказал – день-два, но, похоже, ошибся. Ты восстанавливаешь силы очень легко.
Потому что просто тратишь их нерационально…
Мур! Ворчливый старый дракон!
Чего это – старый? И вовсе даже не старый! В самом соку! Тебе б научиться разумно силу применять, а ты напрягаешься, словно не дамскую сумочку хочешь поднять, а мешок с картошкой. Как твой Владыка, когда старым способом проход открывал. Ты не напрягайся никогда. Я тебе гарантирую – никакому Корину с тобой не справиться. Психовать не надо было. Просто представить себе свою теплую постельку в Тауларме, можно даже и не пустую, халатик любимый на стуле рядом, рулетик на столе, эльфов, гогочущих под окном какой-то только им понятной шутке. И все. Утрется Корин. Он и так утерся, конечно, что говорить, да ты малость утомилась.
Ворчливый старый дракон! Крылатая ящерица. А я ящерицу ела.
Я тоже ящериц ем. В смысле варанов. Они вкусные. А драконы нет. Правда-правда. Хочешь дам кусочек попробовать? Отрежу спецом для тебя! Что предпочитаешь – грудку или филейную часть?
Язык! С майонезом!
И чего, думаешь, уела? Мне язык не нужен. Я не им говорю, если ты сама еще не догадалась.
Обиделся?
Я? На тебя? А когда это я на дураков обижался, особенно если они еще и бабы? Ладно, отдыхай, девочка.
А говоришь – не старый. Чего бы молодой стал меня девочкой называть?
Ты еще не поняла, что время относительно?
Он исчез из ее сознания, чтобы она покрепче запомнила эту фразу. Чтобы привыкла к ней. Чтобы не удивлялась, увидев Родага? Или узнав, что Кир Дагот умер в глубокой старости? Когда они встретились впервые, ему было едва ли пятьдесят. Не хотелось думать, сколько прошло времени. Может быть, Странницы делают правильно, не имея привязанностей, не имея дома, и от этой дурной привычки нужно избавиться? Сделать вид, что мир состоит из ее четырех спутников и собаки, ведь переходы и правда прибавляют жизни. Не возвращаться. Не видеть, как взрослеет сын Милита и стареет его мать. Не оказаться как-нибудь у могилы первого короля людей и эльфов. И никогда не спрашивать, сколько прошло лет.
– Мне нужен дом, – вслух сказала она. – Мне обязательно нужен дом. Место, куда я всегда смогу вернуться.
Удивленно моргнул Март, а Лиасс и Милит ее, наверное, поняли. Милиту проще. Милит – эльф. Ему и так суждено было жить долго. Шут – полукровка. Маркус – Проводник. А она – обычная тетка из страны, где продолжительность жизни мужчин позволяет существенно экономить пенсионный фонд, чтоб на бабушек хватало.
Господи, а сколько же прошло лет? Сколько часов прошло там, в Новосибирске? Или тоже – лет? Может, такой эффект «год – минута» только для первого времени, а потом все срывается и летит вперед…
Утешение, Ленка. Самоутешение. Если годы – можно не беспокоиться, родители ее уже оплакали, уже привыкли... если сами еще живы. Подруги забыли. На работе уж точно не вспоминают, разве что в связи с фактом исчезновения: была тут у нас в паштетном отделе одна, черт, как же ее звали – Ира или Таня…
Ну и утешение. Что остается? Сбегать узнать, как там дела? Тебя бы за несколько лет забыли. Точно так же, как ты забыла свой мир и своих близких. А ведь уверена была, что любила.
Почему она не вернулась в первый же год? Хотя бы когда опасности для шута уже не было, когда Родаг простил его, когда уже эльфы были спасены? А, да что тут, это уже понятно, уходить надо было сразу, потому что потом шут затмил все воспоминания, потому что влюбилась, и именно без памяти. Без памяти о прошлом. Начала новую жизнь за счет горя мамы с папой.