Шут положил книгу и медленно оглянулся. Даже не улыбнулся, не моргнул, только так посмотрел, что мир едва не провалился в тартатары или куда там ему положено проваливаться. А потом они сделали по шагу, еще, еще, остановились, так и не сводя глаз друг с друга, и шут осторожно обнял ее, так легко, так нежно, как умел только он. Его руки казались невесомыми, и в них было по-прежнему спокойно.
– Я так ждал, – почти беззвучно произнес он. Без пафоса или надрыва. Просто сообщил. Все встало на свои места. Все правильно. Как должно быть. Изменился? Да. Тридцать восемь лет ожидания изменят кого хочешь.
Вот еще Маркус появится, и вообще все на свете будет как надо.
Они все же переместились обратно в гостиную так же, целой процессией. Первыми шли Лена с шутом, по-школьному держась за руки, к ее ноге прижимался Гару, а сзади шли остальные, и Лена понимала, как хочется им тоже прижиматься к ее ноге, или держать ее за руку, или хотя ты кончиком пальца касаться ее, чтобы понимать: она им не мерещится. Лена улыбалась всем эльфам, а попадалось их в сто раз больше обычного, и вряд ли это было случайностью. И невесть откуда взявшиеся на столе вино, шиана и всякие вкусности (конечно, и рулетик!) тоже случайностью не были. Шут держал ее за руку и молчал.
– Я вернулась, – сказала Лена, – и никуда никогда без вас больше не пойду. Теперь расскажите мне хоть что-нибудь. Неужели… тридцать восемь?
– Тридцать восемь лет, восемь месяцев и шесть дней, – ответил шут. Опять без всякого пафоса. Спроси, сколько дней, – скажет. Может, и часы считал. Почти тридцать девять лет. Если учесть всякую магическую символику, очень может быть, что первый в жизни правильный Шаг Лена сделала именно в возрасте тридцати восьми лет, восьми месяцев и шести дней. Потом можно будет посчитать, если, конечно, она вспомнит число, а она вряд ли вспомнит. Неважно. Это все неважно.
– Тебя забрал Корин Умо, – с горечью объяснил Лиасс, – и связь оборвалась. Даже я почувствовал… сильно, а уж они и подавно.
Дверь хрястнула о стену, и вломился полуодетый, то есть в штанах, не заправленной в них рубашке и носках, Маркус. Он выдернул Лену из руки шута и так обнял, что кости явственно хрустнули. Ей стало больно, но не от резкости его движения, а от пустоты в руке. Нет. Он здесь. Он всегда здесь. Улыбается.
– Черт тебя возьми, девочка! Как же ты! Как же ты нас… Рош, прости старого дурака.
Лена ощутила и его чувства, хаотичные, безудержные и безумно – именно безумно – радостные. Как говорят, теперь можно и умереть. Но лучше не нужно. Когда понимаешь, что ты настолько дорога другим, надо жить, жить и жить – ради них, ради их любви, ради того, чтоб глаза самого здравомыслящего из ее друзей подозрительно блестели. Маркус. Лучший друг, какого только можно встретить на перекрестках Путей.
– Ну расскажите же! – умоляюще сказала она, оказавшись наконец в кресле: Маркус ее осторожно усадил и только тогда поцеловал. – Как вы?
– Теперь хорошо, – с абсолютной убежденностью ответил шут. Что изменилось в нем? Постарел? Нет. Он полуэльф, да еще долго ходил Путями Странниц, ему все так же от тридцати до сорока, как и в первый день на площади. Похудел? Вроде нет, потому что больше уже и некуда. Устал? Измучился? Словно болел долго-долго и так тяжело, что потерял надежду на выздоровление? Смогла бы Лена столько лет без него? Даже не чувствуя связи? Шут взял ее руку и прижал к щеке. Все заулыбались.
Постарел Маркус. Непривычно длинные, но уж конечно не по-эльфийски, волосы уже основательно поблескивали сединой, заметными стали морщинки, хотя стать осталась той же. Маркус – человек. Только Пути сохраняли его. Тридцать восемь лет без Путей? Господи.
– Лена, тебя забрал Корин, – напомнил Милит. – Что? То есть как…
– Я с ним справилась, – сообщила Лена гордо. – Почти уверена, что больше он нам не помешает.
– Неужели ты…
– Справилась, – повторил шут. – Справиться не означает убить.
– Не он забрал меня, а я его. Я увела его в свой мир. Там не действует никакая магия, кроме моей. Может, какая-то Странница и способна попасть туда, но для этого по меньшей мере надо знать дорогу, правда? А я туда больше не пойду.
– Ты заходила домой? – догадался шут. – Поэтому время…
– Если бы я заходила домой, здесь прошло бы лет двести. Нет. Я позвонила… ну, то есть связалась… поговорила с мамой.
– Объяснила ей, что теперь ты ходишь по мирам?
Вот эта язвительность уже немножко напоминала Гарвинову. Лена несчастно улыбнулась.
– Меня там не было.
Шут сел на пол у ее ног и положил голову ей на колени. Господи. Правильно-то как. И как хорошо. Гарвин нахмурился.
– То есть как?
– У нее никогда не было детей. Витька Долинский меня не узнал. И я… я так и была в черном платье. Раньше туда возвращалась Лена Карелина, а сейчас – Странница.
– Ну почему Странница, – пробормотал шут, – именно что Лена.
Лицо Гарвина несколько раз изменилось за доли секунды. Лена даже спрашивать не стала, поняв, что каким-то манером это связано с пророчеством, а он сию тему не обсуждал, так что спрашивать бесполезно… Но за тридцать восемь лет Гарвин сменил свое отношение либо к собстенным видениям, либо к Книге Лены, потому что он сказал сам:
– Когда друг поможет, но не узнает, когда мать не вспомнит свою дочь, когда враг заблудится в чужом мире… Книга Лены. Пророчество начинает сбываться.
– Оно начало сбываться, когда она сделала первый Шаг, – отмахнулся Маркус. – Это уже частности.
– Ошибаешься, дружище, – засмеялся Лиасс. – То было предисловие. Собрание записей разные видений. Само пророчество начинается именно с этих вот «когда».
– А не черт ли с ним, Владыка, а? Определенно напьюсь сегодня. До поросячьего визга. А, Лена?
– Черт с ним, – легко согласился Лиасс. – Определенно сегодня напьется весь Тауларм. И я вместе с ним.
– Значит, ты бросила Корина там, – усмехнулся Гарвин. – Выбраться он не сможет, по крайней мере без посторонней помощи, а помочь вроде бы и некому. Ну что ж, это замечательно.
– Ему там будет плохо, – сочувственно проговорил шут, перебирая складки платья на колене. – Там же кругом одни люди и никаких эльфов. Даже полукровок. Натворит он там дел…
– Может, и натворит, – согласилась Лена, – но очень нескоро. Его там как раз милиция… ну то есть стража арестовывала. Там, дорогие мои, за ношение кинжала могут и в крепость посадить. Да и документов у него никаких. Зато характер… Нападет на мен… на стражника – точно посадят. А еще очень может быть, что он попадет в психушку… в сумасшедший дом. В место, где содержат душевнобольных. И там будет гораздо хуже, чем в крепости.
Краем даже не глаза, а уха она смотрела на Гарвина. Он усмехнулся:
– Нет, я не попадал в место, где содержат душевнобольных. Но браслет носил несколько раз.
– На всякий случай, – очень виновато сказал Милит. Лена дотянулась и погладила его по плечу.
– Ага, на случай, – проворчал Маркус. – Знаешь же Гарвина… Примерещится чего, он немедленно себя обвиняет. Мог бы, сам бы его на себя надевал, но вот не может даже в руки взять. Как-то два дня за Владыкой ходил, клянчил, даже побуйствовал маленько: вот, мол, какой я страшный в безумии… А в зубы от меня получил – и успокоился, и безумие куда-то делось. Значит, устроила ты каверзу нашему лучшему врагу. Дай-ка я тебя еще и за это поцелую.
Лена, конечно, дала. Эльфы тут же выстроились в очередь: а мы как же? Гарвин, помедлив секунду, тоже сел на пол, прислонившись плечом к ее креслу, а остальные просто придвинулись поближе, Милит едва не поставил стул на хвост Гару. Не только Лена нуждалась в прикосновениях. Почему у нее не пять рук, чтоб до всех дотянуться было можно?