– Я вот не эльф, – сообщил Маркус, – но это и я понимаю. Суть не в том. Милит в противоречиях весь. А ему думать трудно, у него от этого голова болит.
– Тебе легко, – проворчал Милит, – ты тоже вообще-то солдат.
– А я и не думаю, – засмеялся Маркус. – Мне легче, я не маг, потому всякие ваши тонкости меня не волнуют и не касаются. Я знаю, что Гарвин…
– Смешно, – перебил Гарвин. – Я не знаю, а ты знаешь?
– Именно, – не смутился Маркус, запихивая в рот половину булочки. – Это вы начинаете рассуждать, что будет, ежели магия возьмет верх и тра-ля-ля. А над человеком – ну или эльфом – ничто верх не возьмет, пока сам человек, или эльф, того не захочет. Да ты просто себе глотку перережешь, если вдруг поймешь, что с тобой что-то не так.
– А почему так плохо, если магия возьмет верх? – поинтересовался шут. – Потому что никто не пробовал? Никто не знает, чем это может кончиться? А кто знал, чем может кончиться знакомство с Леной? А?
– Я не боюсь магии, – пожал плечами Гарвин. – Я себя боюсь. Наверное, мне стоит рассказать вам кое-что, просто не хочется… Но я расскажу. Аиллена вот уже знает… а Владыка нет, это я для тебя, Милит. Я не самый обыкновенный эльф.
– Ага, – кивнул Маркус, доедая булочку. – Вкусно-то как. А еще попросить можно, как думаете? Ты, Гарвин, эльф-некромант.
– Я и до того был не самый обычный.
– Конечно, – согласился шут, – потому что всякий пророк необычен, особенно тот, кто скрывает свой дар. И не говорит о своих видениях.
– Пророк? – обалдел Милит. – То есть не случайные видения…
– Видения всегда случайные, – проворчал Гарвин. – Даже если их много и они сбываются… Вы мне сказать-то дадите?
– Говори, – разрешил шут. – Хотя мне все равно, обычный ты или необычный. Ты все равно… ну как бы брат мне. И Маркусу. А Милиту – нет, не брат. Дядя.
Гарвин покачал головой и свободной рукой погладил запястье Лены, словно благодарил… или предупреждал о чем-то.
– Я был связан с братом, с женой, с детьми, – подчеркнуто спокойно сообщил он. Милит подавился. – Ты правильно понял, Милит. Я был связан с ними, когда они умирали. Связь порвалась, только когда они умерли. Вам часто попадались люди или эльфы, которые… ну, считай, умерли?
– Мне – второй раз, – хмыкнул Маркус. – Вот Милит был первым.
Милит возразил:
– Это совсем не так. Не то.
– А Лена на что? – безмятежно спросил шут. – Или я был неправ, когда говорил, что ее Свет очистил тебя?
– Рош! – возмутилась Лена. – Ты же в это не веришь!
– Почему? – опешил шут. – Как это – не верю? Я ж не могу врать, Лена…. Все равно не могу. Тебе – врать? Ты изменила нас всех, даже Владыку.
Гарвин усмехнулся. Нет, они не могут всерьез.
– Свет, не свет, – практично заметил Маркус, – но конечно, изменила. Ты меня вспомни в первое время. Я разве такой был? Да и Рош тоже… хотя он изменился меньше всех. Он, наверное, и так тебе соответствовал.
– Ну-ну, – саркастично согласилась Лена, – пришла такая обычная тетка и давай подгонять под себя не самых заурядных людей и эльфов.
– Да нет. Мы сами подгонялись под тебя. Не без удовольствия. Делиена, я и не знаю, почему так, но это правда. Не веришь? Ну и не надо. Главное, что мы верим.
– И у вас один смысл жизни – обо мне заботиться.
– Ну да. А что?
– Вы дураки! – объявила она. – Все.
– Все. А если я пойду булочек еще попрошу? Кто хочет?
– Я! – дружно сказали все.
* * *
Лена не пыталась сдвинуть их с этой дурацкой мысли. Бесполезно было, потому что они на ней и не зацикливались. Были внутренне глубоко убеждены. Утром восходит солнце, зимой идет снег, Лена оказывает благотворное влияние на окружающих, особенно на тех, кто все время рядом. С шутом они это, конечно, обсуждали, потому что с ним она готова была говорить вообще обо всем. И, наверное, потому, что он умел убедить ее в своей правоте.
– Я и не утверждал никогда, что ты великая женщина, – рассудительно сказал он. – И не буду. Ты действительно такая обыкновенная, что это еще лучше. Ты делаешь то, что считаешь правильным, и это оказывается правильным… Может, и правда, потому что в твоем мире другие правила и представления, до которых мы еще не доросли. А может, и нет. Наверное… даже наверняка многие думают так, как ты. Но разве делают все?
– Рош, да просто дело случая, что я могу что-то сделать.
– Ну да. Только не все, кто может, делают. Даже если думают так же, как ты.
– Откуда ты знаешь?
– Странницы. Насмотрелся уже. Они разве делают? А могут то же самое. Ну пусть и поменьше, но могут. Только не делают. Ничего. Даже по мелочи. Боятся. Ты тоже боишься, я знаю, но делаешь. Как начала с меня, так остановиться и не можешь. И знаешь, что еще хорошо, по-моему? Ты не пытаешься облагодетельствовать всех, понемножку помочь всем – ну удачи желаешь или хорошего урожая, а всерьез помогаешь немногим. Нам. Владыке. Родагу. Дарту. Ты выбираешь тех, кому хочешь помочь.
– Всем помочь невозможно.
– Именно. И придя к этой мысли, Странницы перестали помогать и немногим. Они даже силу свою контролируют, когда с мужчиной ложатся. Вот скажи, зачем вообще ложиться, если контролировать, а?
– Вот этого не знаю, – чистосердечно призналась Лена. – А ты все еще думаешь о том, что используешь меня?
– Нет.
– Ладно, я иначе сформулирую. Ты все еще думаешь, что так привязан ко мне только потому, что я даю тебе силу? Ага, молчишь…
– Лена, я…
– Вот теперь слушай меня внимательно, Рош Винор. Я знаю, что ты чувствуешь. Лучше, чем знаешь ты сам. Так вот – это не так. Я даю тебе силу, но ты мне ее возвращаешь. Это и есть наш океан.
Сине-серые глаза засияли. Шут ничего не сказал, просто обнял, прижал к плечу ее голову, даже в маковку, как обычно, не поцеловал, но сердце билось – Лена толчки чувствовала. Поверил. Наконец-то поверил – в себя. А Лена уж и не помнила, когда зародилась в ней эта убежденность. Шут сомневался по своей давней привычке сомневаться во всем, докапываться до истины и, хотя понимал, что попросту, без затей, Лену любит, искал еще какие-то объяснения. Этой вот их привязанности-связи. Этой невозможности быть врозь. Он рассказывал как-то, что Милит в припадке откровенности (после медовухи, естественно) говорил, что Лену, бесспорно, любит и забыть не может, да и не хочет, но понимает, что, разлучи их судьба, он бы приноровился жить без нее. Милит ей рассказывал о том же припадке откровенности у шута (после той же медовухи), что шут бы не приноровился бы. «Я не сумею без тебя», – вспомнила Лена слова Милита. А шут ничего такого вроде и не говорил. Но пробовал – без нее. И вернулся.
Редкие намеки насчет особости предназначения Лена пропускала мимо ушей. Она и так знала, что шут важен сам по себе. В конце концов в Зеркале перемен они отражались рядом. В конце концов не может Лена играть столь уж значительную роль, какую ей пытаются приписывать, – и именно в силу своей обыкновенности. Собственно, все, что она делала, она делала чужими руками: шута уводил с эшафота Маркус, эльфов впускал Родаг, вокруг Дарта сомкнули кольцо сильнейшие маги. Что она действительно может, это дать силу (энергию, магию, жизнь – как ни обзови), и для этого, по большому счету, необходимо только ее желание, а оно, оказывается, просто связано с ее собственными чувствами. Любит – и дает, при этом любить можно вовсе не как мужчину, а как брата, друга, отца родного (или прапрапрадедушку – количество «пра» даже уточнению не подлежит). Так что вероятнее всего, если уж и суждено им совершить некие великие деяния, то им, а не ей. А она уж добросовестно и со всем тщанием исполнит собственное предназначение: быть аккумулятором. Батарейкой «энерджайзер». Зарядным устройством. Общеукрепляющим средством. Дарующей жизнь. Поддерживать тех, кто по-настоящему может что-то сделать. Ярких и нестандартных.