Волк осторожно пополз в ту же сторону.
Он застыл возле высокого муравейника, не решаясь следовать дальше. Глаза, сохранившие остроту молодости, открыли ему удивительную картину: снежный барс остановился на краю небольшой поляны и, не таясь, замер на глазах у двуногих.
Волк пригляделся внимательнее — двуногий был один!
Это показалось странным и неестественным. Волк привык видеть множество людей в одном месте, поэтому воспринимал их не как одно дерево, а как массу стволов — как целый лес. Вид одинокого двуногого поразил его.
Наверное, те же чувства испытывал и снежный барс. Против обыкновения он не скрылся в лесу, а остался стоять на месте, демонстрируя всю силу и наглость молодой плоти. Но двуногий, несмотря на то, что был один, не испугался. Он лишь поднялся со своего места и больше не сделал ни одного движения.
Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы на ирбиса не выскочил напуганный громким птичьим криком заяц-песчаник. Снежный барс погнался за лёгкой добычей, и поляна опустела.
Волк продолжил следить за двуногим, стараясь не пропустить момента, когда тот станет закапывать остатки еды. Но и здесь усталого хищника постигло разочарование — у двуногого вся трапеза состояла из горячего питья и тонкого ломтя прожаренного мяса, слабый запах которого и уловил чуткий нюх.
От обиды старый волк едва не завыл. Пересилив себя, он ткнулся носом в мягко-податливое тело муравейника, надеясь отыскать в нём хотя бы несколько приторно-кислых муравьёв. Влажный язык скользнул по хвоинкам, не обнаружив ничего кроме холодного снега и горького разочарования…
Хай Рэ неспешно торил тропу по выпавшему за ночь снегу и напряжённо думал. Появление ирбиса могло нарушить все его планы. Если бы сейчас он был не один и если бы его окружали соплеменники во главе с многоопытным грохочуном, они бы немедленно организовали облаву на снежного барса с обязательным устройством множества хитроумных ловушек, потому что ни один из молодых охотников ни за что бы не отказался от редкого случая заполучить великолепную белую шкуру.
К сожалению, видец был одинок и рассчитывать мог разве что на две руки, мышцы на которых от старости из упругих канатов расплелись в размочаленную пеньку, да на ноги с неоднократно обмороженными пальцами. Правда, оставались ещё зубы, но время источило и их, — как ступеньки из розового песчаника перед главным входом в его Дом. Бывший Дом…
Видец остановился, прислушался к себе. Внутреннее зрение подсказывало — он не один в этом лесу. Старик неторопливо поправил лямки заплечной котомки, провёл ладонью правой руки по поясу: цеп, топорик, длинный нож — всё на месте. На миг задумался, что лучше взять. Цеп хорош при коллективной атаке (если зверь тебя подомнёт, не больно-то покрутишь рукоятью). Топорик в ближнем бою лучше, но и для него нужен замах рукой, а если времени у человека для этого не будет?
Хай Рэ колебался…
На поляне после ухода ирбиса он заметил неясную тень. Кто это был? Судя по размытым очертаниям — животное с длиной тела около метра. Безусловно хищник, но какой именно? Если лисица или рысь, бредущие по лесу в поисках добычи, — это одно. А если ирбис был не один? Ведь должно быть объяснение его безрассудной храбрости, когда он открыто вышел на человека! Будь на стоянке больше людей, хищнику не поздоровилось бы. Значит, снежный барс чувствовал за спиной поддержку, оттого и был так нагл и дерзок?
Итог недолгих размышлений не принёс старому видецу успокоения. Напротив. Имея в тёмных зарослях леса лишь одного смертельного противника Хай Рэ ещё мог надеяться на ничтожный шанс добраться до заветной рощи и осуществить задуманное (ирбис мог случайно набрести в лесу на добычу более питательную и менее опасную, чем человек), но с двумя гигантскими кошками не справился бы и великан Юр Васэт. Значит… Значит, не увидеть Хай Рэ Забытой Долины. Не осчастливить истомлённого сердца лицезреньем почти сказочных кущ самого безмятежного места на плоскогорье. Не упокоить своего старого, разбитого тела под пологом тихого звёздного свода…
И вдруг внутри Хай Рэ поднялась мощная, опасная в своей силе волна гнева.
Давно он не испытывал подобного. Последний раз — в ранней юности, когда в их мирный спокойный Дом пришли грязные, звероподобные в своей невозможной жестокости люди. (Да и люди ли?) Тогда погибли очень многие, потому что не были готовы умереть только за то, что предложили обросшим и оборванным незнакомцам скромную еду и место у общего костра. Если бы в это время в Дом не вернулась большая группа охотников, возможно и Дома бы никакого больше не было.
Но тогда… Тогда Хай Рэ захлебнулся в такой же волне древнего, первобытного, ископаемого чувства. И ни секунды не пожалел об этом, хотя даже в самом кошмарном сне не мог предположить, что способен сотворить подобное… Когда же пелена боли спала, безжалостно обнажив жуть произошедшего, он поклялся себе, что никогда не повторит подобного. И вот…
Воспоминания едва-едва коснулись затопленного гневом сознания и умчались, убоявшись возможного продолжения.
Хай Рэ резко повернулся, обвёл поляну тяжёлым взглядом и громко крикнул в оцепеневший не то от мороза, не то от страха лес:
— Кто бы ты ни был, знай — я не боюсь тебя! Даже если вас много и у вас тысячи клыков против моих истёртых зубов, — я всё равно дойду до Забытой Долины! Потому что я — Человек и Долина — мой последний Дом! Если ты не хочешь расстаться с жизнью, которой я перестал дорожить, ступив на последнюю тропу, — не преследуй меня, слышишь!..
Странная, словно надтреснутая тишина была ответом старому видецу.
Хай Рэ недобро улыбнулся.
— Пусть моё сердце стучит глуше и медленнее, чем раньше, — сказал он в пустоту, — это не должно тебя радовать. Оно по-прежнему видит, и оно говорит мне — ты здесь. И ты боишься. Потому что ты — всего лишь зверь. Тебе нужны мои мышцы, моя кровь, моя жизнь, наконец. А мне от тебя ничего не нужно. И потому тебе страшно… Уходи! Я обещаю: моя тропа никогда не пересечётся с твоей. Слышишь?..
Зверь слышал. Хай Рэ знал это наверняка. Но одно смущало старого охотника: внутренним зрением он видел животное отчётливо. Оно было одно, стояло, понурив голову, и… внимательно слушало человека! Эмоциональный фон зверя больше не будил древние инстинкты. Напротив, непонятный зверь вызывал… жалость.
Видец оказался в замешательстве. Либо его дар сыграл с ним злую шутку, либо весь мир встал с ног на голову, если даже человек, проживший в нём много десятков лет, перестал что-либо понимать. Верить этому не хотелось. Скорее всего, напряжение последних дней совсем доконало изношенное сердце, и Хай Рэ стало мерещиться то, чего нет ни в его сердце, ни в реальном мире.
"Вовремя я ушёл из Дома, — невесело подумал видец. — Люди запомнят меня по последним охотам. (Памятная стычка с тиграми не в счёт.) Зато они никогда не увидят меня в таком состоянии, как сейчас — разговаривающим с лесом, усталым, испуганным, почти безумным…"
Хай Рэ недовольно покачал головой, осуждая собственную слабость, повернулся и продолжил торить узкую тропу — дорогу в один конец…
Таби Ёр сдержал слово: он поддержал Хай Рэ и на совете, и даже убедил немногочисленных кровных родичей не отговаривать видеца от опасной затеи. Опасной?.. Это слово звучит блёкло и неубедительно, когда понимаешь, куда собрался старик. Хай Рэ был благодарен старому другу за его помощь. Если бы не содействие Таби Ёра совет бы ни за что не разрешил Хай Рэ покинуть Дом. Тому были причины. И весьма убедительные.
Не один год Хай Рэ с болью наблюдал за тем, как всё большее количество келий пустует, отодвигая жилую зону глубже и глубже в недра горы. В самом факте ухода людей вглубь базальтового бастиона не было ничего плохого (зимой — теплее, летом — значительно прохладнее, чем на плоскогорье). Беда заключалась в другом: с каждым годом детей в Доме рождалось всё меньше. Но по-настоящему волноваться начали года два назад, когда неизвестно по каким причинам срок беременности у женщин увеличился до двенадцати месяцев.