Старейшины Дома пребывали в тревоге — никто не помнил, чтобы подобное происходило раньше. Правда, дети при этом рождались удивительно крепкими и здоровыми. Почти не болели, развивались быстрее своих "девятимесячных" сверстников, да и вообще, вели себя много смышлёнее.
Однако тревога по этому поводу сохранялась, и кое-кто из старейшин стал поговаривать о появлении нового поколения, которое может… А вот что именно может новое поколение должен был определить он — Хай Рэ. Старейшин не смущало случившееся на ристалище. Они считали, что продолжительный отдых поможет видецу восстановить его редкий дар.
Хай Рэ искренне желал этого. Он старательно проводил вечера рядом с одно- или двухгодовалыми карапузами, но… ничего не видел. Он пытался доказать старейшинам, что его дарование здесь бессильно, что старания одного человека тщетны, если сама природа распорядилась таким образом. К видецу прислушивались, но понимать не хотели.
Так продолжалось до случая с тиграми.
А затем в Хай Рэ вошла пустота. Сначала она лишила его аппетита, потом — сна, потом — дара. Хай Рэ перестал видеть не только мир за многометровыми стенами своего Дома, он стал с трудом различать предметы, находящиеся в его келье. Ещё не понимая, к чему всё это приведёт, Хай Рэ, надеясь на какое-то чудо, продолжая приходить в зал, выложенный бирюзой и малахитом, в котором резвились малыши. И чудо произошло.
Двухгодовалый карапуз, весь вечер усердно ползавший на коленях видеца неожиданно произнёс знакомым до слёз голосом: "Ты можешь уходить…" Хай Рэ вздрогнул. Ему показалось, что он услышал почти забытую картавую скороговорку старшего сына, трагически погибшего много лет назад.
Старик вернулся в свою келью, просидел в полной темноте бесконечно долгую ночь и принял непростое решение…
…Его никто не провожал, потому что ещё никто не уходил в Забытую Долину добровольно. Только Таби Ёр — старый добрый товарищ — вызвался проводить его до реки.
Шли молча, пока не скрылся закопчённый зев главного входа Дома. Когда же за изгибом тропы пропал массивный каменный бык с дежурным охотником наверху, Хай Рэ испытал настоящее облегчение. До самой последней минуты он боялся, что совет отменит своё решение и попросит его вернуться. Вернуться… Разве можно вернуться в дом, от которого остался лишь пепел? Разве можно войти в реку, которая давным-давно высохла? Разве можно обнять человека, исчезнувшего в ледяной полынье много лет назад?..
Через несколько сотен метров Хай Рэ остановился.
Таби Ёр взглянул на него вопросительно.
— Ты чего?..
— Дальше не ходи. — Тихо попросил видец.
— Почему? — удивился грохочун.
— Сам знаешь. — Хай Рэ положил руку на плечо друга. — Не забывай, я ещё могу кое-что видеть… Твоё желание пойти вместе со мной бежит впереди тебя.
— Неужели это так заметно? — грустно спросил Таби Ёр.
— Для меня — да.
— А для других?
— Не знаю, — признался видец. — Понимаешь, наши чувства — они как цвета радуги. Чем счастливее человек, тем ярче и насыщеннее его краски.
— И в каком цвете ты видишь меня? — Таби Ёр посмотрел прямо в глаза старому другу.
Хай Рэ взгляда не отвёл.
— В Доме ты был окружён не очень яркой, но насыщенной оранжевой оболочкой, — сказал видец, — особенно, — играя с детьми. Когда мы вышли к подножию горы, цвета побледнели, хотя продолжал преобладать красноватый оттенок. По мере продвижения вглубь леса краснота перешла в желтизну, местами размываясь до серости… Ты уже полчаса напряжённо думаешь о том, а не последовать ли за мной. Наверное, у тебя для этого тоже есть причины…
— Есть, — устало согласился грохочун. — Только мне тяжело говорить… сейчас…
— Я знаю, — успокоил друга видец. — Поэтому и прошу: давай прощаться здесь. Дальше с каждым шагом тебе будет всё труднее и труднее — дорога в Забытую Долину затягивает…
— Хорошо… — печально произнёс Таби Ёр.
Они обнялись, постояли, прижавшись головами. Вдруг Хай Рэ тяжело вздохнул и рывком отстранился.
— Всё… — глухо произнёс он. — Я пошёл…
Он успел сделать лишь несколько шагов, когда услышал взволнованный голос грохочуна:
— Погоди!
Видец оглянулся. Таби Ёр подбежал к нему, дрожащей рукой расстегнул нагрудный карман на своей куртке, достал что-то и торопливо протянул Хай Рэ.
— Возьми!.. — сдавленным голосом произнёс он. — Я же видел, ты не взял с собой ничего, кроме травы. А это… это подарит тебе ещё один день жизни. Возьми!
— Спасибо… — Хай Рэ принял подарок — широкую полоску вяленого мяса. После короткого раздумья тихо, но твёрдо сказал: — Прощай…
Он повернулся и торопливо зашагал по тропе.
Таби Ёр остался стоять покинутый, одинокий, опустошённый.
Хай Рэ прошагал метров двадцать, потом резко остановился. Он понимал: уходить, как бы то ни было, всегда легче, чем оставаться.
Не оборачиваясь, видец громко крикнул:
— Когда-нибудь мы ещё встретимся. Мы обязательно встретимся!..
Голос не успел затеряться в кронах высоких деревьев, а ноги уже несли Хай Рэ прочь от этого места. И только пересохшие от волнения губы продолжали шептать: "…мы ещё встретимся… мы обязательно встретимся…"
Волк бежал по свежему рыхлому снегу и дивился происходящему. Наверное, мир в самом деле сильно изменился, если все привычные представления о нём разбиваются точно тонкие льдинки у заберега. Первым смятение в голодный волчий мозг внёс старый лось, не захотев (при его-то несокрушимой мощи!) сопротивляться волку-одиночке. Это было не по правилам. Это было против всех привычек и инстинктов: если зверь больше и сильнее, он обязан сопротивляться, иначе потеряет жизнь. А что может быть дороже жизни!..
Потом дымный след вывел волка на странного двуногого. Одиночка выглядел ещё более противоестественным, чем отказавшийся защищать себя лось. Двуногие не бродят в одиночку! Их всегда много. Они не отходят друг от друга дальше, чем летят их тонкие стальные когти или смертельно жалящие острые прутья.
Все в лесу знают: если увидел одного двуногого, значит, где-то близко их целая стая. Поэтому они всегда побеждают. Даже снежных барсов. Даже пещерных медведей. Так было всегда. И вот теперь… Теперь всё поменялось. К тому же — ирбис. Почему он не испугался двуногого?
Волк замер. Такое с ним случалось лишь в минуты охоты, когда, изучая след зайца, пытавшегося запутать преследователя хитроумными петлями, нюх выводил опытного хищника на прежний след, и круг замыкался. В такие минуты волк замирал в сладком предвкушении добычи. Сейчас он испытал подобное волнение, внезапно разгадав причину своего удивления: кого бы в последние дни он не встретил в зимнем умирающем лесу — все были одиночками…
Да, мир раскололся, рассыпался на отдельные кусочки, разбился вдребезги и собрать его теперь невозможно…
Волк покрутил головой, разгоняя тревожные видения, потом трусцой побежал дальше. Не сразу он понял, что, сам того не желая, следует за двуногим. Но отчего-то нисколько не удивился своему внезапному порыву (наверное, в нём ещё не умерла надежда полакомиться вкусными мясными остатками).
Сладкие грёзы о долгожданной пище сделали его менее осторожным, потому что он опасно приблизился к двуногому. Волк понял это лишь тогда, когда услышал громкий предостерегающий крик. Ноги стремительно унесли волка в глубокий лог, где напуганный зверь замер в густых заиндевелых кустах.
Голос двуногого звучал необычно и страшно. Даже в большой группе двуногие всегда разговаривали тихо, так что обнаружить их можно было только по запаху. Этот же кричал громко, яростно, будто хотел, чтобы о его присутствии знал весь лес.
Волк заколебался. Двуногий выглядел безумным, а нужна ли пища безумным, волк не знал. Выждав некоторое время, он всё-таки последовал за двуногим. Но теперь его влекло не сильно притупившееся за последние часы чувство голода, а щенячье любопытство.
Он шёл долго, безошибочно следуя по запаху, оставленному на свежем снегу мохнатыми лапами двуногого. Иногда волк уходил в одну или в другую сторону, пытаясь отыскать на склонах оврага следы мелкой добычи. Проплутав недолго в рыхлом снегу, зверь возвращался на оставленную двуногим тропу и бежал дальше.