– Ну я, – кивнул Капустин.
– Классная работа, – уважительно сказал Миронов. – Ты ведь свой фильм под пулями снимал. Очень классная. Так ты и есть тот самый Павел Капустин? Ну, брат, ты же человек опытный, две войны прошел, а здесь съемки не заметил. Ладно, ничего страшного. Тебя Арпухин очень хвалил, вот мы и решили тебя попробовать.
Капустин молчал.
– Давай, я подпишу твои бумажки, и иди в отдел кадров оформляйся, – решительно сказал Миронов. – Такие операторы, как ты, нам очень нужны.
Он размашисто подписал бумагу, протянул ее новичку. Капустин взял бумагу и уже собрался выйти, как Миронов окликнул его:
– Павел, за «идиота» я извиняюсь. Я ведь не знал, что ты новичок.
– Ничего, – пробормотал Капустин, – я просто ошибся.
Он вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с невысоким человеком неопределенной внешности и возраста.
– Зарезали! – закричал человечек истошным голосом. – Без ножа зарезали! – Павел уже закрывал дверь, когда услышал строгий голос Миронова:
– Опять не получилось?
– Переставляют программы, – ответил ворвавшийся в комнату. – Я ведь говорю, что зарезали. Они всегда… – Дальше Павел уже не слышал. Он привык к хаосу съемочного процесса и сумбуру во время работы. Но, похоже, на телевидении все это усиливалось стократно и было неотъемлемой частью самого процесса творчества.
– А я ему говорю, что он ничего в этом не понимает, – гневно сказала прошедшая мимо Павла маленькая женщина лет шестидесяти. Она обернулась на Павла, внимательно посмотрела на него, потом еще раз обратилась к своему собеседнику и, топнув ножкой, повторила:
– Ничегошеньки он не понимает, – и пошла дальше, не обращая внимания на реакцию собеседника. Тот был очень высокого роста, под два метра, немного сутулый, как и все очень высокие люди. Он слушал, наклонив голову, и, когда женщина отошла от него, тихонько вздохнул и направился в другую сторону. Павел решил не выяснять у него, где именно находится отдел кадров, понимая, что в таком состоянии человека лучше не тревожить.
Оформление на работу оказалось не столь простой процедурой, как ему представлялось. Пришлось потратить полдня, обегав еще несколько кабинетов и собрав подписи неизвестных ему главных и генеральных директоров. Только к четырем часам дня он наконец услышал от сухой жесткой женщины в отделе кадров, что может считать себя принятым. Женщине было лет сорок, не больше, но она почему-то смотрела на него как на своего личного врага и разговаривала, не открывая рта, словно экономила воздух, предпочитая говорить сквозь зубы. Впрочем, и к другим посетителям она обращалась точно так же, и данное обстоятельство как-то успокоило Павла.
В половине пятого он почувствовал, что проголодался. Спустившись вниз, в буфет, он увидел сидевших за столом Алексея Миронова, ту самую актрису Свету, с которой тот беседовал, и еще двух неизвестных ему мужчин. Один, с большой, густой бородой, словно собирался исполнять роль боярина средневековой Руси. Правда, на роль его могли не утвердить из-за большого семитского носа и хитрых, маленьких прищуренных глаз. Второй, напротив, был чисто выбрит. При этом он умудрился выбрить не только лицо, но и всю голову, блестевшую, как идеально выточенный круглый шар.
– Павел, иди сюда! – закричал Алексей, увидев Капустина. И когда тот подошел, он показал на новичка, представляя его: – Павел Капустин, гениальный оператор и смелый человек, несмотря на свой молодой возраст. Он снимал фильм о чеченской войне. Тот самый фильм, о котором я тебе говорил, Аркадий. – Бородатый Аркадий кивнул головой, протягивая свою огромную ладонь. Остальные просто кивнули, и Павел сел рядом с Аркадием.
– Знакомься, – кивнул Миронов на свою компанию. – Это Аркадий, человек неопределенных занятий, философ и писатель. Любимое место на стуле в пресс-клубе, где-нибудь в задних рядах, чтобы подавать неслышные звукооператорам реплики. Это наша Светочка. Я думаю, ее представлять не нужно. Ее и так знают все мужчины нашей страны, которые сходят с ума из-за ее фигуры.
Светлана довольно улыбнулась, но никак не прокомментировала эту фразу.
– А это Сергей Монастырев, самый главный критик на телевидении, – показал на обритого парня Миронов, – он очень строгий и принципиальный человек. Но легко поддается на уговоры. Если ты хочешь с ним дружить, то можешь поставить ему банку пива с воблой, и он твой друг навсегда.
Все расхохотались. Любовь Монастырева к пиву была предметом постоянных шуток. Монастырев однажды на спор выпил двадцать две кружки пива и с тех пор считался признанным чемпионом по этому виду «соревнований».
– Сегодня я угощаю, – пробормотал Павел, – у меня первый рабочий день.
– Твой первый рабочий день будет только завтра, – весело возразил Миронов, – и не будь дураком. Твоей зарплаты с трудом хватит на то, чтобы прокормить только тебя в этом буфете. Если ты еще будешь угощать и других, то вылетишь в трубу через несколько дней. Здесь сейчас цены не профсоюзные, а коммерческие.
– Учту, – буркнул покрасневший Капустин.
– Хорошо, что ты пришел, Павел, – продолжал Миронов, – теперь мы с тобой будем работать в одной упряжке.
– Он еще не знает, что значит работать с тобой в одной упряжке, – пробормотал Монастырев, – все соки из него выжмешь.
– И выжму, – весело согласился Миронов, – обязательно выжму. У нас грандиозные планы на будущее. Обязательно выжму. И не забудь, Серега, что у нас завтра встреча с очень интересными людьми.
– Я помню, – кивнул Монастырев.
– Ты ведь обещал поехать со мной на этот просмотр, – встрепенулась Света, – уже забыл?
– Ничего я не забыл. Я позвоню и скажу, чтобы нас подождали. Мы с тобой еще туда успеем.
– Миронов, где вы пропадаете, – ворвалась в буфет молодая девушка, – мы ищем вас по всему зданию.
– Вот так, не дадут нормально расслабиться, – вздохнул Миронов, – ладно, пойду, посмотрю, что там опять случилось. Похоже, ребята, вам придется посидеть без меня. Валечка, – позвал он буфетчицу, – ребята сидят за мой счет.
– Все ясно, Алексей Станиславович, – улыбнулась буфетчица, – как обычно. – Миронов поднялся и вышел из буфета.
– Учти еще одно обстоятельство, – желчно улыбнулся Монастырев, – бесплатного пива не бывает. А бесплатный сыр только в мышеловке. Раз он платит за тебя, значит, уже готов выдавить из тебя все возможное. Платит он хорошо, но и пахать заставляет будь здоров.
– Ты чего пугаешь парня, – пробормотал Аркадий, – у него первый день сегодня, а ты его пугаешь.
– Вообще-то я не из пугливых, – улыбнулся Павел.
– Пусть привыкает, – отмахнулся Монастырев, – в нашем деле прыгать в дерьмо нужно сразу. Иначе потом бывает противно.
– Вечно ты ругаешься, – заметила Света. – Не обращайте на него внимания, Павел, он всегда всем недоволен.
– Знаешь, как называют наше телевидение? – спросил Монастырев. – Зеркало для вампиров. Стоящий перед зеркалом вампир не должен в нем отражаться. Он невидим в зеркале, тогда как все остальное там четко видно. Вот твоя работа и будет состоять из того, чтобы несчастные жертвы-зрители не разглядели вампира, который стоит рядом с ними, замечая все.
– Какой ужас, – засмеялась Света, – вечно у него такие страсти-мордасти.
– Тебе еще нужно познакомиться с Мишей, заместителем Алексея. Вот тот действительно не любит никаких шуток по поводу своей работы, – заметил Монастырев. – Он считает, что выполняет здесь функцию государственного комиссара.
– Мы опаздываем, – посмотрел на часы Аркадий. – Будь здоров, Павел, и не принимай всерьез все, что тебе здесь говорят. Половина – обычная трепотня.
– Зато другая половина – правда, – пробормотал Монастырев, поднимаясь следом за ним. Светлана улыбнулась новичку на прощание.
В этот день Павел возвращался домой позже обычного. Заехал к знакомой девушке – Кате. С ней они встречались уже больше года. У нее сильно болела мать, и он заехал «отдать долг вежливости», понимая, что сегодняшнее свидание отменяется. В свою комнату в большой коммуналке он вернулся к девяти часам вечера. Соседи уже успели привычно посудачить, поспорить и разойтись по своим комнатам. Эта была одна из немногих коммуналок, доживающих свой век в центре Москвы. С начала девяностых годов подобные квартиры прибирали к рукам строительные фирмы, расселяя жильцов в отдельные малогабаритки. После соответствующего «евроремонта» бывшие коммуналки превращались в «среду обитания» очень богатых людей, охотно покупавших их.