— Думаете, поможет? — Лиза потопталась на месте.
— Обязательно поможет!
Глядя вслед девочке, Надежда подумала, что, возможно, ее слова дойдут. Известно ведь, что родителей подростки не слушают никогда, а посторонних людей — иногда бывает.
Недалеко от станции Удельная, за высоким забором, расположился комплекс из нескольких ветшающих деревянных и кирпичных зданий еще дореволюционной постройки. В этих зданиях расположена знаменитая третья городская психиатрическая больница имени Скворцова-Степанова, в народе называемая «скворечником».
В шестом часу пополудни со стороны железнодорожного переезда к воротам больницы подошел высокий сутулый человек в куртке с опущенным на глаза капюшоном.
— Куда собрался? — осведомился, оглядев посетителя, немолодой охранник.
— Родственника. Своего. Навестить, — ответил посетитель странным неживым голосом.
— Приемные часы закончились! — проговорил охранник, сделав при этом странный знак глазами — сперва подняв их к небу, затем поочередно скосив в разные стороны и наконец переведя взгляд на собственный карман.
— А можно. Эти часы. Продлить? — осведомился посетитель, и в то же время в его руке появилась не слишком крупная купюра.
В ту же секунду купюра перекочевала в карман охранника, и этот последний открыл калитку, проговорив рассудительным тоном пожившего и знающего жизнь человека:
— Отчего же нельзя? Все можно. Ежели, конечно, человек с пониманием.
Сутулый человек ничего не ответил. Он еще ниже опустил капюшон и прошел на территорию больницы. Охранник проводил его задумчивым взглядом знающего жизнь человека и проговорил, обращаясь исключительно к себе самому:
— Родственника навестить… самого бы тебя не мешало подлечить. Натуральный «скворец»…
«Скворцами», или птенцами гнезда Скворцова, охранник называл пациентов психиатрической больницы. Впрочем, он работал здесь уже много лет и за эти годы пришел к неутешительному выводу, что здешние пациенты весьма мало отличаются от всех остальных людей и что если копнуть первого попавшегося, с виду вполне нормального человека, обитающего во внешнем мире, за пределами «скворечника», у него непременно обнаружатся несомненные симптомы шизофрении или паранойи. Ну, в крайнем случае маниакально-депрессивного психоза. Взять даже его самого… чем не симптом выработавшаяся с годами привычка разговаривать с самим собой?
А человек в куртке с капюшоном прошел мимо трехэтажного кирпичного здания, миновал по узкой тропинке огороженный высокой металлической решеткой садик (так называемый загон, предназначенный для прогулок пациентов) и подошел к окруженному старыми липами одноэтажному домику.
Остановившись перед железной дверью, выкрашенной зеленой масляной краской, он постучал в нее кулаком.
— Чего стучишь? — раздался из-за двери глухой неприязненный голос. — Я тебе щас по лбу постучу!
— Открой. Николай, — проговорил сутулый человек. — Это. Я. Пришел.
— Ты? — донеслось из-за двери. — Вот радость-то!
Дверь тем не менее открылась, и на пороге появился здоровенный детина в несвежем, когда-то белом халате, с грубой небритой физиономией и маленькими пронзительными глазками.
— Пусти. Меня. К нему, — прозвучало из-под капюшона.
— Пусти! — передразнил посетителя санитар. — Ты тут не первый раз, порядок знаешь. Просто так никого не пускают! Справку полагается показать.
— Само. Собой. Вот. Твоя. Справка, — и в руке посетителя появилась очередная купюра.
— Прибавить бы надо! — проворчал санитар. В голосе его не было подлинной уверенности в своем праве, он просто играл привычную роль, действовал по принципу «не прошло — и ладно», поэтому посетитель никак не отреагировал на его слова.
Санитар отступил в сторону. Как только посетитель вошел, он запер за ним дверь и пошел вперед по узкому, тускло освещенному коридору.
В стенах этого коридора через каждые несколько шагов имелись железные двери с прикрепленными к ним табличками, на которых были написаны фамилии пациентов.