Ирен еще раз перечитала строчки, с таким усердием выведенные микроскопическими буквами. Но так ничего больше и не смогла увидеть за ними. Несмотря на то что со времени их последнего свидания прошло два года и эти годы сделали свое дело, Ирен была уязвлена. Она спрашивала себя, имеет ли она на него какое-то право. Чего она хочет? Чтобы все десять лет заключенный в тюрьме проводил дни и ночи в мечтах о ней? А он решил, что есть на свете дела поважнее, и включился в революционную работу. Так было лучше для его внутреннего спокойствия и — не стоит бояться этого слова — для его счастья. Даже если ему суждено провести в тюрьме много лет, он закален против болезней души, как правило поражающих идеалистов. Теперь он только боец. Только боец, тактик, прагматик, который оказался способен написать это письмо, обдавшее ее холодом. Ирен с горечью повторяла: «Почему он говорит мне о своей борьбе? Ведь не она же сближала нас!» Дело было совсем не в этом. Она теребила пальцами тоненький листок, густо исписанный синими строчками — маленький шедевр тюремного искусства, — и ей захотелось скомкать его в шарик. Если она и сохраняла еще остатки нежности к автору этого письма, то лишь потому, что он способен был питать некоторые иллюзии и искренне верил, что мобилизует демократическую печать на борьбу за свободу его маленькой родины. Но журналистам приходилось разоблачать столько позорных явлений и в стольких странах мира, что демократическая печать оказалась перенасыщенной подобными материалами. Ирен знала, как грустно строить иллюзии, а потом понять, насколько это было глупо. Какую горечь испытываешь в такие минуты, какой разбитой и несчастной чувствуешь себя!
Два вечера ушло у Ирен на то, чтобы перевести и переписать это письмо. Отпечатанное на машинке, оно заполнило шесть страниц. Она сняла с него фотокопию и разослала несколько экземпляров в редакции самых крупных газет, сопроводив их врезкой. Запечатывая конверты, она говорила себе, что делает все это только для того, чтобы воздать дань прошлому, тому, во что долго верила — настолько, что и по сей день испытывает душевную боль, хотя теперь всю эту историю можно отнести лишь к разряду занятных приключений.