Георгий вынул из бумажника выцветшую, истертую фотографию.
— Это та самая, которую она тогда подарила мне перед уходом. Я не расстаюсь с ней. Ношу как талисман, — сказал он.
С фотографии на меня смотрели два молодых и сильных человека. Отец — с высоким лбом, вьющимися волосами, крупными челюстями, волевым ртом и небольшими усиками. Мать — улыбающаяся, с широким круглым лицом, с ямочками на щеках, с волосами, заплетенными в толстую косу.
— Крупная и сильная женщина. Ты на нее похож, — сказал я.
— Сильная, — как бы про себя повторил он. — Дома она много лет была и за мужчину и за женщину. В поле выйдет — на все руки: пашет, жнет, снопы вяжет. И на телегу снопы грузила лучше, чем иной мужчина.
Георгий откинулся назад и повернул голову в сторону.
А я представил себе мать Георгия — крепкую женщину с большими сильными руками. Женщину, которая с одинаковым умением может работать мотыгой и вязать детскую одежду, управляться с плугом, вкусно готовить, печь пироги, воевать и петь колыбельные песни. Я всегда думал, что женщины сильнее мужчин, потому что они более самоотверженны.
Мы спустились с Балкан. Дорога раздваивалась, и шофер замедлил ход машины.
— Куда теперь? — спросил он.
— Налево! — ответил я вместо Георгия. — Вдоль ущелья.
Георгий, закрыв глаза, склонил голову на плечо. Но спать он не мог. Сон давно пропал. Его угнетала скорбь.
Я смотрел на него и думал, сколько раз глухими ночами сходил он по этим тропам, чтобы увидеть дом, чтобы услышать издалека голос своей матери, и, успокоившись, ощутив прилив сил, проворно, как серна, возвращался в горы к товарищам.
Село встретило нас молчанием. Перед домом Георгия стояла машина «скорой помощи».
— Неужели мы опоздали? — с тревогой спросил он.
В ответ послышался крик его сестры:
— Скорее, братик, скорее! Только тебя и дожидаемся!..
В глубокой печали стояли у дома мужчины и женщины. Глаза людей были полны слез.
Мать, бледная, худая, с измученным лицом, казалось, утонула в постели. В безжизненных глазах, как в двух пустых колодцах, не было даже признака жизни.
— Мама, Георгий пришел, — промолвила сестра моего друга.
— Мама, это я, — произнес чужим, незнакомым голосом Георгий.
Что-то дрогнуло в почти бесплотном теле. Одна рука мучительно приподнялась, дотронулась до склонившейся над ней головы и упала.
— Это я, мама! — повторил Георгий.
Во дворе кто-то пояснял:
— Приехал Георгий, застал ее, но она его не узнала.
Рука матери приподнялась. Мать дотронулась до его подбородка, остановилась на ямочке, затем скользнула по руке и замерла на локте. Потом ощупала его еще раз, как будто хотела удостовериться, что это действительно он. Голова ее качнулась. Губы зашептали:
— Георгий, сын…
Сколько раз она, битая до потери сознания в полицейских участках, сжимала зубы, чтобы это имя не сорвалось с губ!
— Сын! — Она всхлипнула, голова ее приподнялась и сразу же опустилась на подушку…
Через два дня, когда все село собралось, чтобы проводить мать в последний путь, кто-то прочел в газете, что полковнику Георгию Николову Петрову присваивается звание генерала. Новость быстро передалась из уст в уста. Произнеся прощальную речь, секретарь парторганизации склонился, поцеловал руку старой умершей женщины и положил возле нее газету с сообщением о сыне.
ПРОПУЩЕННЫЙ В СПИСКЕ
Когда Ивану позвонили по телефону и сообщили, что приглашают его в качестве гостя на отчетно-выборную партийную конференцию в его родной край, он удивился и так обрадовался, что забыл спросить, кто у телефона. Иван держал телефонную трубку, плотно прижав к уху, чтобы лучше слышать, и взволнованно повторял:
— Спасибо вам… Спасибо вам…
И даже когда в трубке что-то щелкнуло, а это означало, что трубку положили, Иван продолжал повторять:
— Спасибо… Сердечно вас благодарю…
Радость охватила его. На скуластом лице появился румянец. Иван встал с большого кресла и только теперь заметил, как много света в его кабинете.
— Значит, не забыли меня, помнят.
Постепенно радость переполнила его… Воспоминания захлестнули Ивана. До сих пор работа занимала его с утра и до позднего вечера. Не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы подумать о себе. Под глазами у него появились мешки, волосы стали седеть. Скрипка, его единственная отрада, лежала на шкафу, покрытая слоем пыли. Заседания, споры, «увязывание» плана, «выбивание» вечно недостающих материалов стали его буднями. Эти постоянные заботы поглощали и его отпуск. Когда тяжелая усталость брала верх и сжимала голову тисками, Иван уезжал в родное село, в родительский дом. Два дня он восстанавливал свои силы и снова возвращался в большой город.