— Помлилось, — повторила она, дрожа, и отбросила шапку за круг, потому что именно в тот момент, когда она прижала шапку к лицу, раздался голос мужа. Дикая мысль, что шапка заговорила, поразила ее. «Свят, свят, свят!» Анька вскочила и тут же села — показалось, что крест на пороге шевельнулся.
«Господи благослови и пронеси, — зашептала она, — матерь божия пресвятая, пресветлая, помоги и спаси». Губы дрожали, она силилась вспомнить псалом «Варвара — невеста Христова», но не вспомнила.
14
Степачев, увидевший в окно Шатунова и Прона, подскочил к печке, сдернул с черенка ухвата еще волглую гимнастерку, надел, перехлестнул на груди ремни портупеи. Хозяин дома Захар Шарыгин метнулся за занавеску на кухню.
Вошел Прон, нагнул голову, чтоб не задеть полатей, и так, нагнувшись, прошагал на середину горницы и выпрямился.
За занавеской скрипнула половица.
— Здорово ночевали, — поздоровался Прон.
— Милости прошу, — повел Степачев рукой, приглашая.
Прон переступил, облегчая больную ногу.
— Дом, значит, купили?
Степачев непонимающе посмотрел. Прон объяснил:
— Дом-то Шарыгина, а встречаете вы.
— Захар Алексеич, — позвал Степачев, — встречайте гостя.
Шарыгин вышел и, как будто всю жизнь ждал Толмачева, воскликнул:
— Прон Яколич! Входи! Что ты как не родной?
— Вошел уже, — ответил Прон и сел на широкую, просевшую под ним лавку.
Степачев, держась учтиво, не садясь, произнес:
— Хозяин не знакомит, сами познакомимся. Степачев. — Тут он маленько оплошал. Не успев решить, протягивать руку или нет, он все-таки сделал ею движение, на которое Прон не ответил. Но Степачев не растерялся, схватил этой рукой плотником рубленный стул за спинку, поднес к Прону и сел, как будто садился на коня.
— Вы Толмачев?
Прон поглядел на Степачева, но для начала вскользь, захватив взглядом и Шарыгина. Шарыгин ушел за занавеску, зазвякал стаканами. Прон посмотрел на Степачева более внимательно — черные, немного седые волосы, короткий нос, крепкая шея — и вдруг его поразило сходство Степачева с Анатолием. «Неужто родные? Да не может быть! — сказал он себе, и все равно пришла внезапная радость: если отец, — сына не тронет. А я вывернусь», — уверенно подумал он и торопливой ямщицкой скороговоркой заговорил:
— Нам ведь что, господин проезжающий, нас хоть как назови, как говорится, что в лоб, что по лбу. Что Толмачёв, что То́лмачев. — И добавил не совсем к месту: — Из хомута да под седло. — «Отец или не отец?» — подумал он.
Степачев улыбнулся.
— Нам что! — продолжал Прон. — На пряники давали бы, господин-барин, а зови хоть как. И по матушке пустят бывало — ничего! Из души в душу изматерят — везе-е-о-шь.
— Жена у тебя молодая, — сказал Степачев, наблюдая за Проном.
Звяканье за занавеской стихло.
— Баба-то? — шевельнулся Прон. — Ак и я ведь не старый.
— Здесь твоя женушка, — сообщил Степачев, — на тройке прикатила на муженька посмотреть.
Прон, думая, что с ним шутят, поддержал шутку:
— Вот бабы-то нынче, на лишний день мужика не отпустят. А какое ей занятие, кроме как за мужиком бегать.
— Так что, что скажете? — Степачев откинулся.
— О бабе-то? Что о бабе? Без нее, как без помойного ведра.
— Плохо о жене думаешь, — упрекнул Степачев. — Не хотела она ехать, под локти брали.
«Неужели не врет?» — подумал Прон.
— Давай-ка, Толмачев, поговорим.
Степачев встал и заговорил четко, как диктуя, будто перед ним был не Прон, а начальник, которому он давал ответ:
— Я не собираюсь скрывать своих намерений. Мы идем через Малмыж, Шурму на Уржум и далее через Нолинск на Вятку. Сопротивление новой власти ничтожно…
«Похожи, похожи», — подумал Прон.
— Мы находим понимание в трудовом крестьянстве. Население приветствовало нас… — Степачев поставил стул на место, к столу. — Приветствовало и здесь. Вышло навстречу.
«Захарка приветствовал», — подумал Прон, вслух сказал:
— Да и от вас перед обедом был человек.
Степачев коротко усмехнулся.
— Без разведки нельзя. Что гостей не потчуешь? — спросил он затихшего за занавеской хозяина.
— В момент! — откликнулся тот и начал носить на стол.
Принес круглый, зеленого стекла, графин, три стакана, глухо звякнувшие, пучок мокрых перьев лука, хлеб. Поставил хлеб и развел руками, мол, не обессудьте, что бог послал.
Степачев ходил по избе.
— Мы спасаем Россию, — диктовал он. — Именно здесь, в Вятской губернии, мы спасаем Россию. — Он жестко прикусил папиросу, как будто умертвил ее.