Захар на верхосытку зачерпнул сметаны, съел. Облизал ложку, положил выемкой вниз. Выждал момент, сказал:
— Насчет председателя вы, конечно, решили. Меня он тоже прижимал. Только я к тому, что как бы не навредить. Может, в другом месте так бы и полезно. В общем, я в том смысле, что как-то он сумел к народу подъехать, настроил так, что за него и осердиться могут.
— Настроил — расстроим, — заметил Шатунов. — Бог за большевиков не накажет. Это не баба, о бабу я руки пачкать не собираюсь, хоть вы и выдумали через бабу на Прона подействовать.
— Он прав, — сказал вдруг Степачев. — Не ты, а он, — объяснил он Шатунову. — Нечего устраивать сцены. Уберем до утра.
— Тогда и до утра нечего ждать, — рассудил Шатунов. — Давай сегодня. И мне хорошо — новой охраны не назначать, переведу сюда часового. — Шатунов жевал и говорил: — Сейчас поем, а то с такой жизнью, как собака, схватишь кусок — и в сторону. М-м, — вдруг замычал он, чуть не подавясь. — Вот случай, парня проверю. Этого Сеньку. Пусть он. Как, командир?
— Я сам, — сказал Степачев и прикрыл глаза. Глаза болели.
В дверь вошел Сенька, замялся.
— О! — сказал Шатунов. — На поминках, как лиса на овинках. Слушай приказ.
Степачев вскочил вдруг, заорал на Сеньку:
— На место!
Сенька, не успев сказать, зачем приходил, выскочил.
— Иван, — сдерживаясь, сказал Степачев. — Что-то ты смелый стал.
Без стука, как входят в избы в деревнях, вошел Яков. Степачев вытер глаза, посмотрел на Шатунова.
— Хороша твоя охрана! — ласково сказал он. — Хороша твоя деревенька!
— Тебя звали? — спросил Шатунов Якова.
Яков снятым на крыльце картузом утер лицо, откашлялся, сплюнул под рукомойник.
— Лошадь Пронька взял, — выговорил он. — Иди, говорит, к ним. Велели, говорит.
— Быстро твой братец за ум взялся, — сказал Шатунов.
— Необходимость, Яша, — вставил Захар.
— Ты брат Толмачева? — понял Степачев.
— Родного брата не пожалел, — добавил Яков. — Брат-от мой, да ум-то свой.
Шатунов посмотрел в окно во двор. Прон привязывал жеребца к прожилине забора. Привязка была коротка, конь дергал головой, тянулся к траве. Прон ослабил привязку. Жеребец захватил пучок мелколистного крепкого в стебле топтуна, выдрал. Земля с корней посыпалась на босые ноги Прона. Шатунов повернулся:
— Верно, привел.
Захар тоже выглянул:
— Это же Пронов жеребец.
— Как же, его, жди! Если я Прону ямщичить давал, так его? Со своим дороже.
— На этом жеребце Прон вез Столыпина? — спросил Степачев. — Или на отце?
— На отце.
— Ну-ка, глянем. — И Степачев, а за ним и Яков, надевший картуз, вышли из избы.
16
Захар подошел к столу.
— Времени нет по-путному поговорить, — начал он. Подсел. Подмазал: — Он вроде бы и командир, а ты с ним за разного.
— Куда он без меня? Только орать, что Россию спасает, а как до дела, так Шатунов. Мне-то что! Хоть большевики, хоть царь, хоть какой лихорад… Давно пятистенку поставил?
— В прошлом годе.
— И на отрубе дом по-зимнему?
— Только-только вздохнул, зажил по-людски, всем поперек дороги встал.
— Кому всем?
— Комиссару этому. Такие сопляки жить будут учить, конец света наступит.
— Поддобрил тебе Столыпин с отрубом.
— Хоть и хают Столыпина, а я его хвалю. Сколь бросовой земли разделали.
— Я и говорю: поддобрил, — Шатунов все мял и мял папиросу. — Дай-ка огоньку.
Захар пошел к печке, загремел заслонкой, полез кочергой в груду золы, нагребенную с пода в угол. Продолжал из-за занавески:
— Да-а. Прижал этот сопляк, ладно, думаю. Он — власть. Вдруг свой мужик на меня хуже чужого. Я говорю, Прон-то свой ведь. — Захар поддел красный снизу уголь на совок, вышел.
— А из-за чего комиссар-то прижал?
— Из-за дому.
— Из-за этого?
— Поломал бы сам хребтину, да потом бы отобрали, небось взвыл бы.
— А чего Прон?
Захар раздувал уголек.
— Прон? Я, говорю ему, чужих жен с ума не сводил. — Уголек легонько дымился, потрескивал, тускнел. — Самовар, что ль, поставить? Липового сколько-то накачал. Мал взяток, да на улазе[1] мед едят.
Шатунов, щурясь, прикурил. Папироса разгорелась, уголек потух.
— Что он, с твоей бабой спал?
— С моей нет, с твоей, врать не хочу, не знаю, — проронил Захар, собирая мясо с тарелок и сбрасывая обратно в чугунок.
Шатунов ткнул папиросой в стол. Искры разбрызгались по столу, упали на пол.