— Сейчас мы их вырежем, и они пойдут на фронт. — И Петька пустил в ход бабушкины ножницы.
Поначалу игра не удавалась — у бумажных соратников подгибались ноги. Нам приходилось поддерживать их за головы.
Потом бабушка сварила клейстер, чтобы подклеить журналы мод, и мы налепили соратников на твердые корочки от книг. И все вышло чудесно.
Сперва я был репродуктором и говорил:
— Внимание, внимание! Говорит Москва. От Советского Информбюро. Сегодня наши опять били фашистских захватчиков. Взяты трофеи и пушки.
В это время Синин и Красин прислонены к стене: они будто слушают радио.
Затем Петька поворачивает Красина лицом к Синину и говорит, будто это сам Красин:
— Синин, у нас в фэзэу был обсмотр, и скоро меня возьмут в армию. (Так недавно говорил Вальке Степанову его старший брат Генка.)
— А у нас чо-то еще не было. (Так отвечал семилетний Валька своему брату.)
— Синин, я уйду — ты мне будешь письма писать?
А «радио» передает:
— Войска третьего Белорусского фронта опять бьют захватчиков и взяли в плен три пушки.
Красин обнимает Синина. Две картонки сближаются вплотную.
Петька поет:
— Ленька, делай быстрей лодочку, а то он так уедет! — И продолжает петь:
«Убитый» Красин падает на одеяло.
— Ленька! Где взять маму, скорей думай!
Но я ничего не могу придумать. У нас у самих только бабушка. Она-то и приходит нам на выручку:
— Вот эту тетю в кимоно вам вырезать?
— Вырежи, баб. Только ручки не отрежь.
Так у Красина и Синина появляется мама. Сейчас она начнет проливать слезы, как это делала Валькина мать, когда Генку провожали на вокзал…
Но игре нашей не суждено было завершиться. Пришел Димка Сойкин. Шепотом, чтобы не слыхала бабушка, стал уговаривать нас:
— Айдате в кинуху. В парке крутят. Маленьких так пускают. Фэсная, про Чарличаплина.
…В голубой, с полукруглым окошечком будке у входа Димка купил себе билет, сдачу спрятал в карман, а нам крикнул из-за спины билетерши:
— Обманули дурака на четыре кулака!
Растерянные, мы остались перед парковой калиткой. И вдруг откуда-то издали донесся веселый и тоненький мальчишеский крик:
— На ко-бы-ы-ле-е! На ко-бы-ы-ле-е!
И через минуту-другую верхом на дранке к нам подскакал Витька Майоров.
— Эх вы, люди-лошади! Там дыра — первый сорт, а они тут стоят.
Мы бросились за Витькой и вскоре очутились перед проломом в заборе.
В парке пахло полынью и растоптанными стаканчиками от мороженого.
— Вот так, по заборной книжке, — подмигнул нам Витька. — А с Димкой вы не играйте — он гад. Сейчас я спрячу свою лошадь, пускай она попасется, и мы пойдем…
И вот мы смотрим на маленький экран, сморщенный так, будто он вот-вот чихнет. Кино еще не началось, по экрану только проскальзывают тени рассаживающихся зрителей.
Приходит и садится впереди нас Димка. У него были лишаи, теперь они прошли, но волосы на затылке растут так, что кажется, будто у Димки не одна, а несколько макушек.
Я дергаю его за рукав и говорю:
— А на пятый кулак вышел Димка дурак. Лишай ты — больше никто!
Он выдергивает рукав и переходит на лавочку подальше.
Наверно, я задремал. Очнулся я, когда Петька и Витька заорали:
— Ура! Ура! Вот дает!
По экрану, размахивая сверкающей саблей, летел усатый конник.
— Чапаев, — умиленно выдохнул Петька, — он сперва утонул, потом выплыл.
Объяснив мне суть фильма, брат опять закричал «ура!» и соскочил с лавочки.
Сзади на нас зашикали:
— Вы, зайцы, сидели бы ниже травы. Приличным людям и отдохнуть нельзя!
Ненадолго мы притихли.
Но когда появившийся на экране Чарли Чаплин сел на раскаленный уголек, мы не смогли скрыть своего восхищения:
— Вот дает!
— Ему больно, а он смеется!
— У него тоже на «Ч» фамилия, как у Чапаева…
— Ага… и усики тоже…
Кино кончилось. Было совсем темно. Витька искал в траве дранку. Мы пошли домой.
Дома нам влетело за уход без спроса. Молча мы съели гороховый суп и легли спать. И уже в постели шепотом договорились с Петькой, что возьмем Чапаева и Чарли Чаплина в свои сатратники.