— Тише ты, — буркнул я попутчице и искоса посмотрел на нее.
Я увидел забрызганную веснушками щеку, покрасневший кончик носа и клочья жалкого воротника, на который уже нападали пушистые снежинки.
— Чо ты ешь? — спросил я, потому что веснущатая щека девочки была выгнута чем-то круглым.
— Пуговичу, — несмело ответила девочка, и, пока она отвечала, пуговица выскользнула изо рта и упала в снег. Девочка поспешно нагнулась за ней и вместе с кусочком снега отправила в рот.
— Военная пуговича, — похвасталась она, на всякий случай заслоняя губы рукавичкой.
— Тебя как зовут? — Не знаю, почему я смягчился.
— Чоня меня жовут. А папа рыбкой жовет.
— Ты всегда так говоришь: Чоня, жовет?..
— Это потому, что пуговича в роте, — пояснила девочка. — Папка мой, знаешь, на войне воюет. Он, когда приехал, маму вжял и ка-а-ак жакружит — пуговича аж отлетела и покатилась. Думали — в норку упала. Папа уехал, а я нашла.
В подтверждение своих слов Соня выплюнула пуговку на красную рукавичку.
— Гляди, звезда.
— Хорошая, — похвалил я и подумал: «Вот бы мне такую!»
У входа в парк, куда нас привели, хмурый старик приколачивал к забору фанерку. На ней чернилами было написано: «Бомбоубежыща хот здесь» и в углу пририсован палец.
Около деда стояла с пустой кошелкой в руке старуха. Всхлипывая, она рассказывала:
— Умерла Надя… Мы ей полотенцем руки согреваем, а она умерла. Может, огурчик хочешь, спрашиваю, а она умерла. Маленький достала такой… а она не дышит…
Старик хотел по гвоздю, а попадал по руке.
— Танечка из форточки пыталась выброситься, так я три ночи не спала…
В парк нас впустили нехотя.
— Пройдете прямо по аллее и на выход, — предупредил воспитательницу военный в длинной шинели.
В парке было тихо. Падал снег. Почему-то вспомнился фотограф…
На дверях киоска, в котором мы с Петькой покупали мороженое, висел ржавый замок.
Девушка с веслом, в центре фонтана, была покрыта серой ледяной корочкой. Чехол торчавшей из кустов зенитки был белым от снега.
Не слушая воспитательницу, мы разбежались в разные стороны. Кидали друг в друга снежками, сражались на коротеньких еще сосульках.
Сидор толкнул Соню, она упала прямо на куст акации. Встала и заплакала:
— Чо ты меня в снегу всю искатал? Комок я тебе, что ли?
— Я тебя на таран взял, — хохотал Сидор.
Он подскочил ко мне и подставил ножку:
— Я тебя приемчиком!
Я побоялся дать сдачи. Соня сняла вязаную шапочку и отряхнула меня.
«Какие у нее волосы, — удивился я, — колечки, колечки, колечки… У Ленки-маленькой и то хуже».
Мы вернулись в интернат к обеду. На первое был суп с клецками, на второе — форшмак из селедки. Все называли его «башмак».
Из столовой гуськом потянулись в спальню. Мне не хватило раскладушки. Воспитательница с тетей Оней внесли в спальню стол.
— Ляжешь здесь, — сказала Елизавета Ивановна, — потом что-нибудь придумаем.
Тетя Оня грозно спросила:
— Не мочишша? Смотри, столик-то кухольный!
И я, подпрыгнув, забрался в студеную чистую постель. Воспитательница наклонилась, поправила подушку. Лицо было совсем близко, и от этого глаза Елизаветы Ивановны казались еще больше, чем обычно. Они были темно-темно-синие, почти фиолетовые, с влажным, теплым блеском и густыми тенями возле ресниц.
— Спи! — говорит воспитательница. Я зажмуриваюсь, но едва исчезает с моих щек теплое ее дыханье, осторожно приоткрываю веки. Очень хочется, чтобы она подошла и к Петьке.
В мертвый час никто не уснул.
— Ребя, воспитка смылась, — сообщил Сидор, выглянув в коридор. Его раскладушка стояла у самых дверей.
— Ну-ка, дай полежу на тетивонином столе, — попросил он. Улегся на мое место и стал дрыгать ногами. Кто-то запустил в Сидора подушкой, он ответил, и началось побоище. Оно продолжалось до самого полдника.
Мы доедали кисель. Соня вдруг выронила ложечку и заплакала. Она плакала так громко, так безутешно, что даже повариха прибежала из кухни.
Сидор смущенно спрашивал: «Это я тебя сильно толкнул, да? — и старался оторвать руки, которыми девочка закрыла лицо. — Я, да? Хочешь, я себя ложкой стукну?»
— Отойди, Сидоров, — сказала воспитательница. — Иди доедай кисель.
— Что случилось, Сонечка? Ну, скажи. Тебя обидели?
— Пуговицу со звездой па-па-а-тиряла, — еле вымолвила Соня, когда воспитательница погладила ее по колечкам.