Домой я пришел часов в пять, разогревать ничего не стал, а так соорудил бутерброды, включил телевизор и уселся в кресло. Торопиться было не куда, уроки все можно сделать завтра, а пока надо пользоваться относительной свободой. Ушел к себе в комнату: включил магнитофон, сидел, слушая музыку, и не заметил, как прошло время. Когда стемнело, я взглянул на часы.
- Ого, родители загуляли, - сказал я сам себе, так как часы показывали половину одиннадцатого.
В это время раздался звонок в дверь.
- Пришли, - и пошел открывать дверь, но на пороге стоял милиционер.
- Зотов Егор Николаевич? - спросил он, и голос его был не таким строгим, каким обычно обращаются официальные лица, а каким-то тихим и участливым.
- Да, это я.
Он показал удостоверение и попросил: - Можно я войду?
В его внешнем виде было нечто такое, что не позволило мне отказать, хотя пускать в квартиру постороннего человека пусть и милиционера, было не в моих правилах. Я посторонился:
- Проходите.
Он прошел на кухню, снял фуражку, пригладил рукой волосы и предложил:
- Садись, что стоишь.
Я сел на стул напротив него.
- Ты уже взрослый парень, поэтому буду говорить по существу. Сегодня вечером, когда твои родители ехали домой, на дороге в них врезался грузовик. В лоб. Тормоза отказали у грузовика. Удар был сильным. В общем, твои родители погибли.
Я не сразу понял, что он говорит. Я ничего не понимал. Слова доходили до меня, я его слышал, но не воспринимал. До меня не доходил смыл. Как это погибли? Я их видел утром, веселых, улыбающихся.
- Егор, Егор, - вдруг услышал я его, - есть кто у тебя из родственников? Есть, кому сообщить?
Я встал и ни слова не говоря, вышел в комнату, где взял записную книжку с номерами телефонов и протянул ему. Родственников я знал плохо, близких не было, а с дальними я не общался. Он взял книжку и полистал, а потом поднялся и сказал: - Я позвоню.
Я остался сидеть на кухне. Я был пустой, во мне не было ни одной здравой мысли, какие-то были в голове, но это был хаос. Затем я прошел за ним.
- Вы можете прийти, - разговаривал он с кем-то, - хорошо, я вас дождусь, - и, повернувшись ко мне, сообщил: - Сейчас придет твоя тетя Таня. Она побудет с тобой. Ты ее знаешь?
- Знаю. А вы у меня спросили? - с вызовом ответил я.
- Нет, не спросил, но в такой ситуации человек не должен оставаться один, еще будет у тебя для этого время. Жизнь еще впереди.
Знал бы он, насколько пророческими будут его слова. В последующем мне часто приходилось оставаться одному и добровольно, и по принуждению.
- Ты извини, если я не прав, но просто поверь, так лучше.
Как ни странно, но на меня наибольшее влияние оказало его извинение. Я кивнул головой и ушел в свою комнату. Разговаривать мне ни с кем не хотелось. Я, молча, сидел на стуле и смотрел в ночное небо. Оно было усеяно сотнями светлых точек, которые, если присмотреться, мигали. Небо было темным, как мое состояние, вот только светлых точек у меня на душе не было. Я ни о чем не думал, не думал, что будет дальше, что теперь делать, я просто тупо смотрел на небо. На глаза набежала слеза, которую я смахнул, но на ее место тут, же пришла другая. Я закрыл глаза рукой и сжал веки, не давая выхода слезам.
Вскоре пришла тетя Таня, она о чем-то поговорила с милиционером, и он ушел, а она вошла в мою комнату:
- Я не буду тебе надоедать разговорами, если что надо я в комнате, - и тихо вышла. Я был ей благодарен за это; мне очень не хотелось кого-либо видеть или слышать, и она это поняла.
Из своей комнаты я слышал, что она разговаривает по телефону, видимо сообщает о трагедии. Мне было все равно, что там происходит. Не знаю, сколько прошло времени, на часы я не смотрел, но до меня стало доходить, что я обязан, обязан выдержать и проводить родителей. Выйдя из комнаты, увидел тетю в ожидании меня на диване. Она сидела и ждала.
- Чай будешь?
Я отрицательно покачал головой.
- Егор, я позвонила всем, кого нашла в записной книжке. Мы все сделаем. Как ты относишься, если я несколько дней поживу у тебя?
- Хорошо, - вымолвил я. Она была одна из немногих, кого я знал и хорошо к ней относился.
Последующие несколько дней я провел словно в тумане. Приходили люди, что-то спрашивали, что-то я им отвечал. Все зеркала были завешаны. Родителей привезли только на третий день. Комнату освободили от лишней мебели. Дома они пролежали часа два, а потом их повезли на кладбище. Я держался. Слез у меня не было, я плакал внутри, не потому, что так хотел, а так получалось. Народу было много, в лицо я некоторых знал, тех, что приходили в гости, а были они родственниками или друзьями, я не знал.