Они собирались ещё целую неделю провести в Риме. Поблагодарив, я сама пригласила всю семью на ужин к себе домой. У меня не было никакого плана. У меня и в мыслях не было показывать фильм, тем более — этим тридцатилетним американцам, интеллигентам средней руки, голосующим за демократов.
Всё случилось как бы само собой. После нашего знакомства в течение двух дней я постоянно размышляла о семи проклятых вопросах. По ночам, то и дело просыпалась. Днём не могла сосредоточиться. Вопросы терзали меня, как жук-точильщик, как зубная боль, как наваждение. На вопрос, который они могли бы задать: а что, собственно говоря, производит такое сильное впечатление в этом фильме, — у меня не было исчерпывающего ответа.
Я принялась обсуждать проклятые вопросы с окружающими. Коллеги смотрели на меня с циничным сочувствием. В журналистской среде такое сочувствие неизбежно. Всякий, кто слишком всерьёз воспринимает скандальные происшествия и трагические события, становится жертвой сострадания. Обычно коллеги-журналисты сострадают каждому, кто не равнодушен к сообщениям о гибели ни в чём неповинных людей, кто, принимая душ, начинает вдруг экономить воду, задумываясь о судьбе умирающих от засухи. Сочувствуют и тем, кто не в состоянии заказать в ресторане по пять блюд, а затем, пресытившись, отправляет их на помойку. Какая разница, что каждые три минуты во всём мире от голода умирает один ребёнок. На меня смотрели так, как смотрят на круглую дуру, романтиков и неудачников.
Я понимаю своих коллег. Быть может, и я бы смотрела точно так же на саму себя, если бы увидела себя со стороны. Я не сердилась на них. Просто предлагала посмотреть фильм.
В ответ я только и слышала: «Да, конечно, разумеется», или: «Вот, погоди, как только появится свободное время». Мой муж обвинил меня в распространении теории заговора. «Это очень характерно для тебя, — говорил он. — У тебя всегда кругом таинственные интриги, оккультные силы, плетущие заговор по захвату власти над планетой. Но жизнь, дорогая, это не кино про агента 007. Нет никакого дьявольского злодея. Всё гораздо сложнее и запутаннее».
В ответ на семь вопросов, поставленных в фильме, он сказал, что американцы великие путаники, Буш известный кретин, о чём написана целая книга, а ЦРУ всё время ведёт себя с наглым упрямством. Подумаешь новость! Но сравнение с Пёрл-Харбор — нет уж, уволь! Это чересчур! Тезис о том, что нападение на ВТЦ — самопровокация с целью предоставить Бушу алиби для поглощения очередного куска планеты, — нет. Уволь! Подобный тезис — это самое настоящее свинство. Лучше прекрати трепаться об этом. А то все подумают, что ты ностальгируешь по славным Семидесятым. Тоже мне, придумали контринформацию! Что-то вроде Белоснежки с классовых позиций и семи гномов-пролетариев.
Кстати, своему мужу я даже и не предлагала посмотреть фильм. Заранее знала, что он сделает с кассетой, как только я успокоюсь и перестану рассуждать на эту тему. Единственное, что я сказала ему, так это о приглашении на ужин американской семьи.
— Вот и отлично, — сказал муж, — пойду куплю свежей рыбы, приготовлю суши и тартар из тунца.
На кухне споры с мужем бесполезны. Всё-таки мои американцы ньюйоркцы, а не обитатели Среднего Запада. Правда, на всякий случай, желая угодить Сеймуру, я решила приготовить собственноручно спагетти а ля карбонара.
Ужин прошёл в полной приятности и гармонии. Блондинка, которую, как оказалось, зовут Джинни, а белокурого мужа Гарольд, работали в архитектурном ателье. Джинни тридцать шесть, а Гарольду тридцать восемь лет. Они смешили нас бесконечными анекдотами про Буша, уверяли, что он ни за что не будет переизбран, с похвалой отзывались о Синди Шин (Cindy Shean), матери погибшего в Ираке солдата. Она основала ассоциацию родителей погибших солдат, которая борется против войны в Ираке. Когда они узнали, что однажды я взяла у неё интервью, то Джинни и Гарольд принялись благодарить меня, будто я оказала услугу их ближайшему родственнику, какой-нибудь сумасшедшей тётушке, к которой окружающие относятся без должного уважения.
Когда Сеймур и младшая сестра по имени Фрэнни (стало быть, Джинни тоже очень любит романы Сэлинджера!) в отличие от римских сорванцов дисциплинированно, как и подобает воспитанным детям, отправились в спальную комнату, атмосфера за столом стала более задушевной. Разговор о фильме затеял мой муж. Видно, ему захотелось попрактиковаться в английском языке, который у него хромает на обе ноги. Представьте себе, фильм был упомянут в качестве доказательства моей чрезмерной пассионарности.
Как обычно, муж дружелюбно подтрунивал надо мной. Я выскочила из-за стола, стараясь разрядить совершенно неуместное нервное напряжение. Драматическим тоном спросила, не хотят ли гости посмотреть фильм? Он потряс меня, а вот мужа настроил на скептический лад.
— Дети уже спят, фильм длится не более шестидесяти минут… Потом подброшу вас до гостиницы, так что не придётся будить Сеймура и Фрэнни, — предложила я.
В гостиной наступила тишина. Муж, как всегда, попытался отшутиться, мол, такой приятный вечер не надо портить печальными аккордами.
По счастью, на помощь поспешила Джинни. Видимо у неё сработал инстинкт школьницы-отличницы. Меня же пробирал нервный озноб. Над моим многолетним браком нависла угроза.
На экране один за другим сменяются жуткие кадры. Прислушиваюсь к дыханию своих новых американских друзей. Молчат. Когда на экране появляются вопросы на итальянском языке — перевожу. При этом стараюсь не впадать в патетический тон. Говорю нейтральным голосом. Правда, выходит не особенно естественно.
Чувствую, как к горлу подкатывает комок. Так дело не пойдёт, говорю я себе. Надо овладеть своими эмоциями. Не ожидала, что будет так тяжело. Не знала, что мне так важно, чтобы Джинни и Гарольд поняли, о чём этот фильм, чтобы они приняли мою сторону. При этом кожей я ощущала скептицизм своего мужа. Вот положил ногу на ногу, не проронив при этом ни слова. Но чувствую, что он тоже нервничает. Ёрзает в кресле, постоянно меняет позу. Кому, как не мне, знать, что всё это значит.
В гостиной полумрак. Стараюсь не смотреть в его сторону. Мысленно понимаю, о чём он сейчас думает. Разгадываю каждое его движение. Думаю, пора запретить браки сроком более двадцати пяти лет. Нельзя жить с одним мужчиной так долго. За годы, прожитые вместе, муж и жена становятся как бы единым телом. В то же время, мозг работает разнонаправлено. И женщины, и мужчины мыслят всё более радикально. Причём, каждый в своём направлении. Всё чаще культивируют свои экстремальные недостатки и достоинства. Как говорится, в силу половой принадлежности. Вот я, например, с годами стала более ранимой и более пассионарной. Он — ещё более недосягаемым и невозмутимым. Он обустраивает всё более прочную оборону.
После того, как авторы фильма сформулировали последний вопрос, я услышала, как муж выпустил воздух ноздрями. Долгий тяжёлый выдох. Дурной знак. Даёт понять, как ему надоело всё это. И фильм — дерьмо. Нечто среднее между вздохом облегчения и недовольства. Эхом отозвался другой мужчина. Выдавил из себя пренебрежительный смешок. Это Гарольд!
Я щёлкнула выключателем. Щёки мои горели. Сердце учащенно билось. Гарольд и муж переглянулись. Словно сговорились. Джинни встала с кресла. На лице печать беспокойства.
— Взгляну, как там дети, — извинилась она и направилась в спальню.
Я поспешила присоединиться к Джинни. Удачный повод не оставаться в компании с мужьями — своим и Джинни.
Дети были необыкновенно красивы. У всех детей черты лица приобретают во сне особую гармонию. Детская красота сродни цветам или фруктам. Безмятежное совершенство запечатлено светоносной кистью великого живописца.