И тут Мари, с легким страхом и одновременно каким-то душащим состраданием, вдруг осознала, что Дэвид уже давно умер, а все эти конфеты и печенье ему, по-видимому, когда-то принесли на могилу родственники. Неожиданная и страшная догадка повергла Мари в состояние легкого шока, а на глазах ее невольно выступили слезы. Она бережно достала из протянутого пакета пару конфет и одну печеньку и попыталась максимально ласково, при этом, Дэвиду улыбнуться.
– Спасибо тебе, – сказала она тихо, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, – Мне кажется, что ты очень хороший парень, Дэвид. И я, действительно, надеюсь на то, что ты однажды найдешь своего друга. Прости меня, пожалуйста, за то, что этой ночью я не впустила тебя в дом…
Дэвид с откровенной благодарностью ей улыбнулся и, также достав из пакета печенье, начал, беззвучно расплакавшись, его есть. Мари взяла его за руку и заботливо потянула на скамейку, приглашая присесть и присаживаясь рядом. Его рука, как и следовало ожидать, была очень холодной и, при этом, как будто, бы какой-то восковой на ощупь. Стараясь не думать об этом, Мари развернула конфету и упрямо ее откусила. Конфета эта была сильно засохшей, но девушка продолжала жевать ее, превозмогая чувство легкой тошноты. Просто ее эмпатия по отношению к Дэвиду была сейчас гораздо сильнее, чем чувство страха или же естественного отторжения организма. Мари никогда раньше особо не задумывалась над тем, что ждет людей после их смерти. Однако, сейчас, она вдруг всем сердцем почувствовала, как важно для Дэвида то, что кто-то просто сидит тут и ест с ним, поминая его таким образом. Ведь разделяя с ним эту незатейливую трапезу, Мари словно бы позволяла ему почувствовать себя живым, как раньше.
Дэвид, тем временем, продолжал есть и тихо плакать, и Мари сочувственно положила ему руку на плечо. Несмотря на то, что девушка осознала, что Дэвид давно мертв, она все же была рада тому, что впервые после случившейся с ней аварии, она смогла встретить в этом больном мире хоть кого-то разумного и даже, в каком-то смысле, живого.
– Это означает: «С чем покончено, к тому не возвращайся»…, – немного успокоившись, вдруг неожиданно произнес Дэвид, – Я о надписи на клинке. Простите меня, пожалуйста. Я просто подумал, что вы, наверное, не знаете латыни…
Мари вздрогнула и, прикоснувшись к оружию на ее ремне, слегка покраснела. Так как клинок кортика все это время оставался в ножнах, Дэвид попросту не мог никаким образом его увидеть. А это могло означать лишь то, что он уже видел эту надпись раньше.
– Это ты меня прости!! – Мари поспешно попыталась снять кортик со своего ремня, – Я просто не знала, что он твой!
Дэвид мягко остановил девушку, прикоснувшись к ее руке и слегка покачав головой.
– Пожалуйста, Мари, оставьте кортик себе, – воодушевленно попросил он, – На память обо мне… Если вы этого хотите, конечно…
Не найдя, что на это ответить, Мари просто порывисто его обняла. Девушка была чрезвычайно растрогана поступком Дэвида, но она также не хотела, чтобы он увидел резко нахлынувшие на ее глаза слезы.
– Я сохраню его, Дэвид! Обещаю!! – горячо заверила она парня, вдруг почему-то ощущая какое-то давящее на грудь предчувствие, – Спасибо тебе, правда! Для меня это такой бесценный подарок…
Как ни странно, но обнимая этого почти незнакомого ей и, к тому же, давно уже умершего парня, Мари неожиданно почувствовала какое-то настойчивое дежавю, словно призрачное родство их душ, возможно, когда-то, в иных своих жизнях, хорошо знавших друг друга. Она также перестала удивляться и тому, что Дэвид, как будто действительно, каким-то образом видит сквозь стены или же знает что-то, чего он знать, по идее, попросту не мог. Например то, что Мари, и вправду, почти не понимает латыни. По-видимому, умершим людям, все же, дано знать и видеть немного больше, чем живым…
И тут, внезапно, какой-то неожиданно раздавшийся среди деревьев парка звук заставил их обоих болезненно вздрогнуть.
«Цвырк, цвырк, цвырк, цвырк…», – отчетливо услышали они.
По тропинке между деревьев, практически абсолютно бесшумно, за исключением разве что этих зловещих цвыркающих звуков, плавно передвигались, как-будто бы даже плыли, не касаясь земли, две абсолютно одинаковые долговязые фигуры, облаченные в черные плащи-дождевики.