Сплошное говно. «Добрый день», – тяну я руку к нему, к заводчанину в спецовке. «Растереть бы твою рожу на тёрке, пидор… – думается мне, когда этот тупоумный, ссутуленный жлоб проходит мимо, даже не посмотрев на меня, игнорируя. – В кровавую кашу с костяным крошевом и мясом!» – «Добрый день», – тяну руку к женщине, которая тоже идёт с завода: распухшая рожа, распухшие конечности, сама она – одна сплошная жировая опухоль; макияж деревенской шалавы, а духи – вонь сгнивших сухофруктов. «А!» – отмахивается она от меня, как от надоедливой мухи. «Ах ты, сука! – брызжу слюной. – Пизда ты жирная! Мокну́ть бы тебя рожей в кислоту, чтоб аж всё запузырилось у тебя на башке, мразь ебучая, и зашкварчало!» В лучших традициях родригесовского треша. Кто-то затем, обращаясь ко мне, говорит протяжно и недовольно: «Ну давай уже…» – с такой интонацией, будто делает мне одолжение, насмотревшись на то, как я такой бедный и жалкий, назойливый стою тут и унижаюсь. Я отдаю этому «благотворителю» листовку и думаю: «Сраные вы уроды, что у вас вообще творится в башке? Какое-то жлобьё и быдло, а думает о себе чёрте что! Если уж берёте, то делайте это молча, не раскрывая свои поганые рты!» И так все эти пять часов моей работы я придумываю изощрённые расправы над этими тварями, которые мнят себя сверхзанятыми личностями и архиважными персонами, хотя, по сути, кто они? Что? Токари, электрики, монтажники, бухгалтеры, секретари, никчёмные, пустые, серые, ничто собой не представляющие, примитивные обыватели, чья жизнь не содержит в себе ничего, ради чего стоило бы жить; придут домой, пожрут и уткнуться в телевизор, пытаясь не слышать уже надоевших и ненавистных детей; или нет, конечно же, нет – будут одновременно жрать и пялиться в телек – вот их единственное времяпрепровождение, единственный интерес; одуревшие от скуки насекомые, вши, гниды, которых если и растереть между пальцев, то никто и не заметит их пропажи; мир не пошатнётся; их смерть не отразится на истории; нарожают ещё; никто и ничто – пустота; материал; обслуга, новое сословие XXI века, которое работает, чтобы есть – а ест, чтобы выжить – а выживает, чтобы работать: сокращаем всё лишнее, приводим подобные и выходит – работать, чтобы работать. Неокрестьянство; барский скот новейшего времени. Но если исторические их первоисточники были действительно заложниками своего положения, вынужденными для продолжения существования забыть о престиже и сопряжённом тому прочем, отдавая предпочтение в первую очередь биологии и прозаической экзистенции15; то сейчас люди, обленившись, пресытившись, просто зажрались, извратились, променяв духовную составляющую социальной пирамиды на чёрное отупение в антураже, пожирании и развлечении: «Жрать, срать, ржать!» Страх. Смех. Секс. Триединство инфинитивов и триединство стимулов – фундамент нынешней массовой культуры для дебилов, что культивируются в сегодняшней информационной традиции. «Вас ждёт безвестность и забвение». Черви и личинки. Единственное, на что годна эта поголовная, людская, ублюдочная шваль. Обслуживать. Всё то же крестьянство, без духовности и ума. Только два вида: они и люди. Свифт называл этих «они»