Уже будто бы и не чувствую боль в голове. Пропадает тошнота. Исчезла паника. Пульс замедляется, успокаивается. Вместе с глазами, вместе с горлом и грудью. Хомяк вновь движим. Дым в нём рассеялся. Могу дышать. Дети думают, что то была такая игра. Игра в «замри». Снова меня обнимают, кричат, смеются. Пытаются от меня убежать. Тогда как я имитирую своё старание их поймать. Девочка останавливается и вскрикивает, смеясь: «Покрути!» – становясь передо мной спиной, расставив руки, точно Христос меня кличет, побуждая к действию. Я обхватываю её талию. Сцепляю руки замком на её животе и аккуратно приподнимаю, уже начиная обороты… Верчусь с уже знакомым наслаждением и…
В голове взрывается сверхзвуковой боеголовкой. Мой привычный стробоскоп в иллюминаторе пасти оборачивается диким головокружением, вестибулярный аппарат сходит с ума. Я не представляю, где верх, где низ. Перед глазами вспыхнули пятна, фиолетовые, жёлтые, круги и линии, цветная, радужная зернистость, куча этих зёрен. Инерция бросает меня из стороны в сторону, закручивая и закручивая. Я едва держусь на ногах. Заплетающихся; подкашивающихся; подошвы скользят; я не могу ничем управлять; ребёнок в моих руках болтается плетью, выскальзывающей, выскальзывающей, не понимающей всего того ужаса, что скоро должен воспоследовать. Тошнота стремительно следует по пищеводу, всё моё нутро сокращается в спазмах; прохожие замечают неладное и подозрительно смотрят на меня, беспорядочно вертящегося на одном месте, переступающего несмело и неуклюже, пьяно, болтаюсь туда-сюда с прижатым к животу обмякшим, уже испуганным ребёнком, лепечущем: «Отпусти!» Но я не могу! – Нет! Нет! Нет! Только не падай! Блядь, только не падай!!! – Изо рта за тягучими слюнями выплёскивается поток желчи и прочей гадости; несколькими толчками вонючая масса выходит из меня, загаживая голову куклы, отстранившейся от меня, равнодушной оболочкой теперь хомяк заточает моё тело, измученное, скрюченное, с бурлящим ужасом в животе и бурлящим ужасом в мозге. Мне течёт за шиворот. Чувствую на губах вкус рвоты и металла; из носа сочится кровь вперемешку с соплями; и всё это я пробую языком, облизываюсь, глотаю снова; вкус желчи; всё это время; глаза – пара пылающих, слезящихся шаров; а я блюю, кручу и пытаюсь удержать равновесие по привычке; центробежная сила всё сильней вырывает из моих цепких, окоченевших объятий испуганную девочку, и наконец её бросает в одну сторону. Меня – в другую. Пиздец… Я падаю. Глотая и исторгая. Рушусь. На спину. Нет. В чёрную пучину. Пульсирующую. Меняющую свои бесчисленные чернильные оттенки. Моё сознание поглощается и проглатывается громадным, склизким кальмаром, чудищем с щупальцами и присосками на них. Это он пытается всосать мой взгляд. Это его чернила, покрывшие моё обозрение, застилают моё сознание. Он сосёт меня. Как пиявка. Жрёт. Обгладывает. Причмокивая. Чавкая. Сытится моим мясом. Хлебая мою кровь. Желчь. Пот. Плазму. Слёзы. Лимфу. Рвотные массы. Мои секреты и соки. Моё семя. Всего меня. Пожирает самоё пустоту, ибо меня уже не осталось…
Кроме собачьего лая.
Апокалипсис
Не помню.
Вообще ничего.
Просыпаюсь ночью,
В том притихшем мире.
Поднимаю с подушки голову.
Осматриваюсь
В синем мраке
И снова
Валюсь равнодушно,
Плюнув на всё.
Хотя, казалось бы,
Тухну
В постели
Уже вторые сутки,
Беспробудно,
Пуская на подушку слюни,
Отирая губы
Мятым одеялом.
Всё к чёрту,
Ничего не хочу
И не желаю.
Мне ничего не нужно.
Оставьте меня.
В покое.
Навсегда.
И навечно.
Бросьте в этой яме и не доносите до меня звуки.
Звуки своей чёртовой жизнедеятельности. Сверху, слышу, что-то опять гремит. Ходит растреклятая корова, сотрясая свой мерзостный жир, вихляя своей раздавшейся во все стороны жопой; точно слон, долбит своими варикозными, распухшими ногами мой потолок, сотрясая мне стены и мои мозги, мой и так уже расхлябанный рассудок, который разъезжается вправо и влево, вперёд и назад, расходится кровоточащими швами,