(Я тут же вспоминаю традицию датчан кровожадно забивать дельфинов).
- Что ж, - продолжает мой друг, - пусть эти брызжущие слюной изжитки прошлого...
- Подождите! - вдруг встревает писатель. - А почему тот, о ком вы говорите, называет постмодернизм «безобразием»? - с озадаченным видом спрашивает он.
- Просто ему не нравится, что в постмодернизме всё позволено: секс, насилие, жестокость - в общем, полная невоздержанность. Вот это его и бесит. Обычный ретроград, как всегда бывает, тупой и бескомпромиссный.
- Но с чего это он взял, что постмодернизм - это именно то, что вы только что назвали?
- В каком смысле? - Внимательно уставился мой друг на писателя.
- Ну, просто сцены насилия, - уточняет писатель, - неприкрытая жестокость, физиология, нецензурная лексика - чаще всего отличительные черты натурализма. А постмодернизм - это течение, в основе которого лежит скептичное заключение, что ни в философии, ни в религии, ни в искусстве нельзя создать ничего принципиально нового, из чего следует, что любое современное произведение можно воспринимать лишь как цитирование уже сложившихся истин из мирового художественного пространства и опыта.
- Но... - протяжно произносит мой друг, собираясь с мыслями. - Вы, я надеюсь, согласны с тем, что постмодернизм в наше время уже нечто большее, чем скепсис?
- Ну-у, возможно, - подумав, отвечает писатель.
- Во-от! - обрадованный тем, что с его мнением согласны, мой друг с энтузиазмом продолжает: - Поэтому в моём восприятии постмодернизм имеет вид паноптикума, в который стихийно, как в чёрную дыру, засосало многие из уже существовавших направлений. В моём представлении: постмодернизм - это направление, которое даёт человеку абсолютную свободу самовыражения, если можно так выразиться, следующая ступень эволюции натурализма, свободная от предрассудков и тисков общественного мнения.
- Или, проще говоря, крайний субъективизм? - произносит писатель.
- Почему субъективизм? Разве писатель или кто бы то ни было не может абстрагироваться от своих оценок и просто описать то, что есть. Но в той манере, которую он самолично изберёт. Наверное, в том и постулат усовершенствованного постмодернизма и его принцип: отсутствие канонов.
- В таком случае, у каждого постмодернизм свой.
- Почему бы и нет? Ведь есть же сугубо изолированные личностные понятия, смысл которых зависит от того, в отношении кого они употреблены.
- Как экзистенция, - кивает писатель.
- Вот именно. - Мой друг отпивает ещё чуть-чуть кофе. - На чём это остановился?
- Ты говорил что-то о традициях, - напоминаю я.
- Ах да! Ну так вот: пусть эти брызжущие слюной изжитки прошлого - я говорю о тех, кстати сказать, ретроградах - продолжают безнадёжно проклинать неминуемо надвигающийся прогресс, чьи жернова размолотят в пыль всех тех умников, лицемерных, озлобленных, мнительных и мнимо добропорядочных трусов, святош, которые везде пытаются усмотреть оскорбление их пуританским вкусам. Уверен, и в уборную ходят они, чтоб испражниться не тем, чем нормальные люди, а чистым светом. Да и блюют они наверняка радугой! Фанаты традиции, какой бы кошмарной и абсурдной она ни была, - это всезнающие снобы, гнусно и мерзостно хихикающие при чьём-то обсуждении тем интима и межполовых отношений, подобно хихикающим подросткам, впервые дорвавшимся до порносайта. Такие защитники традиций - это потомки инквизиторов. Сейчас они душат искусство и всё новое в ранних зачатках, дабы оно не расплодилось и не сместило закоренелое и уже подгнивающее старое, то есть непосредственно их самих. А раньше - эти дебилы, обсирающиеся от зависти, душили еретиков.
- Но что самое отвратительное и неприятное, - не унимается мой друг, - так это людское лицемерие. Меня постоянно бесят эти фригидные суки - к слову о святошах, - обращается он ко мне, - которых ты ко мне периодически водишь! Мне хочется им плюнуть в их поганые, наглые, обрыдлые хари, когда они пытаются навязать моим актрисам свою ёбнутую мораль. Откуда они к чёрту знают, как надо?! А? Откуда они, эти обделённые в сексе курицы, набрались мозгов, чтоб поучать моих девочек? Я понимаю, что это всего лишь банальная зависть и что я должен быть умней и выше всей этой херни, но, знаете, - поворачивается он к писателю, который внимательно слушает эмоциональную речь моего друга, - просто обидно как-то, что ли... Обидно, когда эти сорокалетние тётки с опухшими пальцами, воняющие своими блевотными духами с приторным цветочным ароматом, огульно порицают мою работу, моих коллег, обвиняют нас в безнравственности, актрис называют бесстыжими шлюхами, а в то же самое время, уже будучи у себя дома, конечно же, скрывшись от детей, уверен, дрочат по ночам в ванной, начитавшись женских романов, и ссутся от вида моих парней-актёров.