«Ну вот опять в тебе заговорил червяк светского гуманизма, - отвечаю я. - Мы сейчас предложили лишь самый действенный способ борьбы с неутешительным следствием...»
«Массовым скотством,» - уточняет режиссёр.
«Да, - киваю я. - А с причиной можно бороться лишь... ах... м... чёрт... - не нахожу я хорошего и положительного ответа. - Чёрт, выходит, что нужно удавить всех выродков, чтоб они не плодились! Вот. А людей оставить».
«Это, кстати сказать, собственно, и есть ядро его теории, - насмешливо-доверительным тоном говорит режиссёр актёру. - А то ты постоянно спрашиваешь, а я постоянно не нахожусь, что тебе ответить».
«Если кто-то посчитает это кощунственным и нереальным, то это больше уж нереально, чем кощунственно».
«Подожди, - прерывает меня актёр. - А какие критерии?»
«Критерии?»
«Да, критерии. Как ты будешь выяснять, кто тварь, а кто человек?»
«Хм-м... - посмеиваюсь я. - Не думай, что это так уж сложно понять, кто есть кто. Ты и сам каждый день это делаешь. И я, и он, и все мы».
«Так можно друг друга передавить, - продолжает актёр. - И никого уже не останется, чтоб теории строить».
«Поверь... если бы так оно было... стало... было бы жить куда лучше,» - говорю я.
«Ты мечтаешь искоренить зло?»
«Только это мне и остаётся: мечтать удавить и растоптать».
«А если в своём этом разрушении вдруг ошибёшься и уничтожишь не отродье, а человека? Что тогда?»
«В этом одна из проблем моей теории - в этой фатальной погрешности...» - отвечаю я актёру.
«Всё это навсегда останется областью домыслия: зачистки не случится из-за страсти общества к гуманизму и человеколюбию, - которые порой доходят до абсурда,» - говорит мой друг.
«Словарное значение слова “демократ”» - обращаюсь я к нему.
А он, улыбаясь, отвечает: «”Это конченный ублюдок, который будет бороться за право убивать детей, но при этом круглые сутки оберегать серийных убийц”»[14]
«Хм-м-м, - посмеиваюсь я, - всё верно».
«Это вы к чему?» - интересуется актёр.
«К тому, - отвечаю я, - что у общества должны быть чёткие ориентиры того, кому помогать и кого оберегать: сволочей ли от долженствующего наступить правосудия или же людей от этих самых сволочей? И давать ли право всяким упитым шлюхам и их трахалям рожать детей, или же кастрировать их к чёртовой матери, защитив тем самым множество людей, в частности, и того нерождённого ребёнка от поганой жизни в том гадючнике, который ему уготовили его никудышные родители?
«Да: и общество от этой свиньи, которая затем из него вырастет,» - вставляет мой друг.
«Угу, - киваю я, покусывая губы. - Вот ядро моей селекционной теории. Суть не в бессмысленных уничтожениях и разрушении, суть в попытке создания идеального общества».
«И скольких же для создания этого общества нужно уничтожить?»
«Этого никто пока не знает. Одно знаю точно: когда это случится на земле воцарится мир и покой».
«То есть никогда?»
«Именно... - киваю я актёру. - В том-то и заключается величайшая трагедия человечества как вида. Одно я знаю точно: идеи нигилизма в какой-то степени здравы - без разрушения старого невозможно воздвижение нового».
«Хм-м... - посмеивается мой друг, - революционер хренов».
«К тому же, - не обращаю я внимания на ремарки режиссёра, - никто и не говорит о том, что кто-то собирается разрушать всё дотла, до самого основания - уничтожению необходимо подвергнуть лишь саму болезнь».
«То самое поганое скотство!» - снова вклинивается режиссёр.
«Свифт называл их ехо,» - добавляет писатель.
«О-о-о! - восклицает мой друг. - Теперь понимаешь, - обращается он к актёру, - что мы здесь - не помешанные на жестокости и убийствах полудурки, насмотревшиеся Роба Зомби? Всё, о чём мы тут говорим, - уже классика».
«Да, - кивает писатель, - уже тогда, в восемнадцатом веке, Свифт в “Путешествиях Гулливера” ввёл понятие ехо, прикладывая его к людям. Правда, он это приложение осуществлял ко всем; и даже к себе».
«А ехо - это кто? Или что?» - удивляется актёр.
«Блин, ты чё, даже “Гулливера” не читал?!» - восклицает мой друг-порнограф.
«Да читал я! Только там этого не было!» - пытается оправдаться парень.
«Да, он прав, кстати, - говорит писатель, - просто есть разные варианты “Гулливера”: есть полная версия из четырёх частей, а есть сокращённая - там только две части: о лилипутах и великанах. Сократили, мне думается, для детей: просто начало романа более походит на сказку, а уже затем начинается жёсткая сатира на современное Свифту общество; хотя актуальности эта сатира не утратила ни на йоту.
«Ха-ха-ха, для детей! - смеётся мой друг. - М-да, особенно то место, где маленький Гулливер ублажал громадных баб-великанш, бегая по их голым омерзительным телам, испещрённым прыщами и волосатыми волдырями».