Но то даже и не самое главное, что открылось моим глазам. Самое потрясающее было то, что если бы иностранцу вдруг попался на глаза мой район, в котором я живу, то все предрассудки на счёт моей нации в его мировоззрении подтвердились бы; даже я, смотря на всё это убожество, которое предо мной предстало во время моих прогулок из стороны в сторону, усомнился в чистоте и величии собственного народа... хотя я несу бред и лгу безбожно самому себе: поскольку не признаю само это слово - «народ», считаю его денотативно мифическим или фантомным; в философии им пользуются только в тех случаях, когда хотят обобщить серую массу ничтожеств, выделив из неё себя любимого и неотразимого, как бы заявляя, тыча пальцем,
что есть я,
а есть вы,
и между нами - пропасть, через которую вам, выродкам, никак не перепрыгнуть. Я космополит. Для меня не существует таких понятий, как: «народ» или «родина» - в тех смыслах, коими многие любят патетически их наделять. Есть я. И есть все остальные.
Так вот, собственно: если кто-то, метафорически ударяя себя в грудь, заголосит с трибуны о том, что моя страна - страна грубых нравов, пьяниц и бескультурья, я отвечу, призадумавшись, кивая тоскливо: «Вы правы...» Ибо ничего нет ярче порока, ни одна святая добродетель не искупит того укоренившегося и ещё более укореняющегося зла, которое мне живописали улицы... Мой идол пещеры стал обширней: я узнал о многом. О том, что мой дом: улицы и подворотни - это скопище шпаны; о том, что поблизости есть специальное место, где собираются местные алкаши и думают, как бы закинуться и сегодня, выклянчив у какого-нибудь сердобольного прохожего лоха немного мелочи на пропой: красные рожи, спёкшиеся, а-ля чироки, плавающий взгляд, неопрятные, помятые, вонючие, пришибленные твари с заплетающимися языками, которых бы стоило кабалить в рабство; не секрет, что все мы мечтаем о собственных невольниках, которые бы верно прислуживали, исполняя всё то, что осточертело нам, а при ослушании их можно просто бить током, как это забавно показано в фильме «Фидо», повествующем о прирученных зомби со специальными электрическими ошейниками сдерживания. Смахивает на неоутопию, которой, увы, никогда не обрести бытийные формы... Я мечтаю о собственных рабах.
И сейчас эти рабы шляются, их раздолье, у меня под балконом, внушая к себе отвращение, пьяные, отупевшие - разве это люди? Разве это - человек разумный? Достигший ступени разумения? Ничего подобного: сейчас балкон наглядно показывает наши места в эволюционной иерархии: я - анализирующий низшую жизнь, и сама эта низшая жизнь. В чашке Петри, мерзкая клякса слизи.
В пору моей работы промоутером такие нелепые фигуры часто норовили ко мне подойти и завести беседы на экзистенциальные темы. Жаловались на жизнь, ныли, осуждали своих родственников, которые якобы их не уважают и не признают. И отцепиться от такого неудачника весьма и весьма сложно. Только молчанием, равнодушным, можно дать понять этому конченному, ущербному ублюдку с грязной засаленной башкой и хриплым голосом всю тщету его попыток пробудить во мне понимание к его проблемам. Он что-то бубнит, восклицает о своём высшем техническом образовании, загубленном будущем, живописует мне свою тяжкую жизнь: растраченное прошлое, унылое настоящее с матерью, которая - боже и ах - не понимает его, бедного и угнетённого, а он всего-то нуждается в ещё «чутке» денег, на что эта «старуха» постоянно отвечает ударом по его утомлённой голове. А я молчу и смотрю сквозь него. Наконец он это замечает и начинает с забавной обидой пенять мне на моё безразличие: «Вот киваешь ты всё, киваешь... ты меня слушаешь, нет? Понимаешь, что́ я говорю? (киваю) Странный ты всё-таки, не такой, как все... - упрекает он меня - Вот ты смотришь на меня таким взглядом... как на дурака...» - «Многие так говорят, - пытаюсь я всё-таки быть вежливым, - но это просто такой взгляд». - «А ладно, стой тут дальше, пойду я...» И уходит, разочарованный. И больше не подходит, наверное, разуверившись во мне. Но мне радостно, что он заметил мой этот взгляд, которым я в какой-то степени горжусь. О нём мне говорили очень многие, примечали то, какой он острый, проникающий и будто бы остановившийся, прожигающий, пристальный и высокомерный. И мне было лестно... Ибо он филигранно отражал склад всего меня.