В момент этого размышления в динамиках начинает прогрессировать саспенс, отчего стены ангара ходят ходуном. На экране - той белой громадной стене - каскад кадров: балерины валяются на сцене, корчась от боли, хватаясь за раздутые животы; омерзительный, грязный хряк с сеточкой на волосах мандражирует, жестоко стегая кучерским стеком свою жену-свиноматку; а на сцене из сгустка белого дыма появляется Мадонна с поросёнком на руках - её лицо морщинисто и с пятаком...
Говори «прощай», говори «прощай»...
Мы поднимаемся в небо...
Произнеси слова прощания, мы скоро вернемся...
Красивыми бабочками...
И заставим тебя плакать.
Поросячья Мадонна становится на колени, молит о пощаде; а перед ней - статно и величественно - встаёт тот, чьи руки в крови; равнодушные, надменные балерины подкатывают к нему на тележке «машину смерти» - баллон с жатым воздухом; он, свин, берёт в руки пневмопушку со шлангом; и выпускает Мадонне мозги воздушным зарядом, и снова поёт, лихо вытанцовывая перед беременными танцовщицами с ногами, будто залитыми кровью, вытекшей из их растерзанных чресел:
Я ненавижу свою жизнь и ненавижу тебя,
Я ненавижу свою жену и ее любовника.
Я ненавижу саму эту ненависть,
Я ужасно ненавижу самого себя, такого скверного,
Я ненавижу своих отпрысков, никогда бы не подумал,
Что буду прославлять аборт!
I praise abort!
I praise abort!
I praise abort![4]
После первой части съёмок, уже в тишине, когда актёры протираются влажными полотенцами и одеваются, к нам с писателем подсаживается мой друг, жмёт руку мне и писателю, и я пересказываю ему наш с писателем разговор о рутине профессий, и он, порнограф, говорит после этого «ну да...», говорит, что большинство людей, прозябая на такого рода рабочих местах, «рутинных», лишённых всякого будущего смысла, не имеют как таковой ценности для будущего. Если, конечно, - добавляет он, - у них не будет какого-нибудь грандиозного хобби.
Большинство людей, продолжает он свой спич, - это массовка, если хотите, отбросы, от исчезновения которых ничего в мире не измениться: я и те, что сейчас мяли постель. Ни на что не способные, ни на что не годные и ни на что не влияющие никчёмности, которые только занимают место. Историю вершат единицы.
Девушка-ассистентка подходит к нам с подносом, на котором стоит три стаканчика с кофе. Каждый из нас берёт по стаканчику. Мы её благодарим, а она, улыбнувшись, уходит, приладив поднос под мышку.
- Но я имею в виду не исторических пакостников, - продолжает мой друг прерванную мысль, дуя на горячий кофе, пытаясь его остудить, - вроде Гитлера или Сталина и прочих таких же чертей, что и мы с вами, правда, с одним лишь отличием в том, что мы меньше наворотили или ещё когда-нибудь наворотим проблем.
- Хм, вы считаете, что Сталин и Гитлер - просто пакостники? - переспрашивает писатель. - Вам самому не кажется это сомнительным? То есть, по-вашему, всё то, что они наделали, - просто-напросто пакость?
- Да, и ничего больше. И в эту самую пакость этих сволочей стоило бы ткнуть их погаными мордами, как мы тычем моськами обоссавшихся котов! Проблема наша в том, что мы их, Сталина и Гитлера, да и всю остальную братию падали, пытаемся обожествить, сделать из них культ, как некоторые делают культ из образа императрицы Мессалины, хотя по сути та была всего лишь знатной шлюхой. Так и здесь. Делаем из них каких-то полубогов, делаем немалый живучий китч, масштабный, шизоидный китч, по которому они у нас уже чуть ли не князья тьмы, обладающие суперспособностями, изрыгающие пламя. Вдумайтесь: они ж те же самые люди, только дорвавшиеся до власти. Те же закоплексованные и забитые ничтожества, которые свою затаённую злобу срывали не как мы - обычные, среднестатистические или, лучше, лишённые власти - на своих близких или на беззащитной животине, а на населении своих и чужих стран. Наполеон был коротышкой, жирной, но, умной коротышкой, и к тому же коротышкой озлобленной. Теми же злобными коротышками были и Сталин с Гитлером. А злобные коротышки любят придумывать себе хитровыдуманные образы, театральные роли, а их подмостки - это весь мир: вспомните - у них у всех были свои особые жесты: Бонапарт, Сталин, Гитлер, даже Ленин - все со своими фишками и червяками в башке.
Для справки: в сопровождении Ленина, так сказать, в его команде, все его приближённые были выше его ростом: причина - Ленину было отрадно, что все эти гиганты и великаны подчиняются ему, низкорослому, но умному и могущественному. У Сталина была другая закономерность: он, наоборот, не держал рядом с собой людей выше себя, по понятным причинам. И, кстати сказать, многие были расстреляны только лишь поэтому, из-за своего роста.