Да, дядя Костас немало выстрадал, прежде чем поколебалась его вера в высокие идеи, прежде чем он отступил. Такая длительная борьба, столько жертв, столько крови, и опять в стране пришли к власти предатели, коллаборационисты, сотрудничавшие раньше с немецкими оккупантами. Он видел, что те, кто отрекся от своих убеждений раньше, чем он, преуспели в жизни, неплохо устроились. А он по-прежнему с трудом перебивался; дети росли и требовали забот, жена стирала в чужих домах, а он на своем горбу перетаскивал чужое добро. Сколько можно терпеть? И вот приходит день, когда человек сдается. Это случилось с дядей Костасом шесть лет назад.
Янгос сидел у него в печенках. Старый грузчик примерно представлял, чем тот живет и дышит. В отсутствие Янгоса он не раз толковал о нем с другими грузчиками. Любимчик полиции Газгуридис волен был казнить и миловать. В то время как другим разрешалось перевозить грузы только в пределах города, он имел право возить товары куда угодно. Если грузчиков задерживали за какое-нибудь нарушение, им приходилось полностью, до последнего гроша, выплачивать штраф; Янгосу же все сходило с рук — как, каким образом? — и вдобавок он всегда хорохорился. Он был так уверен в своем всемогуществе, что не считал нужным держать что-нибудь в тайне. Не ведая страха, смело выкладывал все.
Так и сегодня утром. Увидев, что Янгос мрачно настроен, дядя Костас спросил, что с ним стряслось. А тот вместо ответа предложил пойти выпить рецины. Дядя Костас тоже любил иногда пропустить стаканчик. Они отправились в таверну, что против рынка Модиано. Когда они шли по улице, старый грузчик нечаянно задел Янгоса и почувствовал под своей рукой что-то твердое.
— Что ты прячешь? Плетку?
Янгос ответил, что у него дубинка.
— А зачем она тебе? У тебя ведь крепкие руки.
— Сегодня вечером, видно, одних рук будет мало. Молчи, не спрашивай лучше. У меня свои дела.
Они сели за столик и заказали пол-литра вина.
— Ну, поехали. Будь здоров!
— Будь здоров! — подхватил дядя Костас, которому физиономия Янгоса казалась сегодня особенно подозрительной, и поэтому он решил выудить из него тайну. — Как же ты все-таки собираешься выручить десять тысяч? — спросил он немного погодя.
И Янгос открыл ему свои карты. Выложил все начистоту.
— Не впутывайся, Янгос, в такие дела, — стал увещевать его дядя Костас. — Ты ведь бедняк, маленький, незаметный человек. А бедняки вечно за все расцлачиваются. Большая рыба заглатывает маленькую...
— Ты что ж, взялся с утра пораньше поучать меня, дядя Костас?
— У тебя, Янгос, жена, дети.
— Если что-нибудь выплывет наружу, значит, ты проболтался. Держи язык за зубами.
Дядя Костас не знал, кто такой Зет. Наверно, это один из депутатов, решил он, которые были избраны в парламент от левых уже после того, как сам он вышел из партии. Хотя голова его была затуманена рециной, он принялся мучительно думать, как предотвратить беду. Больше ничего не пытался он вытянуть из Янгоса, боясь, как бы этот бандит не впутал его в грязную историю. В нем начало пробуждаться прежнее чувство верности тем идеям, которые некогда составляли основу его жизни. Перед ним сидел враг, человек, собиравшийся убить или по крайней мере искалечить его депутата. А дядя Костас, хотя и не состоял ни в какой партии, на всех выборах тайно отдавал левым свой голос, единственное, чем он владел наравне с другими.
— Выпьем еще пол-литра, — предложил Янгос и постучал металлической кружкой по столику.
— Нет, я должен идти разгружать радиоприемники.
Дядя Костас торопился. Он знал, что в магазине, куда его звали иногда работать, он может повидать госпожу Сулу, жену заведующего канцелярией ЭДА в Нейтрополе. А ему не терпелось тотчас, немедленно рассказать ей то, что он услышал от Янгоса.
Он быстро шел по улице, подгоняемый страхом. После клятвы не заниматься политикой это было первое «политическое» дело, за которое он взялся. Он радовался этому, хотя и с тревогой думал об ожидавших его опасностях.
Янгос познакомился с дядей Костасом недавно и ничего не слышал о его прошлом — грузчики держались обычно от Янгоса в стороне и ничего ему не рассказывали. Если бы Янгос знал, что дядя Костас был прежде убежденпым коммунистом, он бы наверняка не проговорился ему.
В душе каждого человека, и особенно бедного грузчика, тлеет искорка, мечта о жизни, не выпавшей ему на долю, о доме, которого он не построил, о грузовичке, разрешение на который ему не удалось приобрести. И от малейшего дуновения ветра искорка эта разгорается, и вновь оживает прошлое.