Мертвые не знают, как делается История. Они поят ее своей кровью, но им не суждено узнать, что происходит после их смерти. Они не в состоянии оценить свою жертву и от этого становятся еще прекрасней. Первые христиане знали, ради чего они жертвуют собой. Они сознательно шли на муку. Но как в наше время может кто-нибудь говорить, что приносит себя в жертву, если то, во что он верит, — это обычная, самая обычная логика? Где сказано, что справедливость должна уживаться с несправедливостью? Бедность — с богатством? Мир — с войной? Хотя это нигде не сказано, многие, очень многие утверждают это ежедневно словом и делом.
Он не считал себя миссионером. Но он собственными глазами видел бедность и болезни. Такова была его работа. Он знал, что в лучших больницах облегчают страдания. И знал, что при других порядках упрощаются многие из трудноразрешимых проблем нашего времени. Если одна пуля стоит столько, сколько литр молока, а подводная лодка с ракетами «Поларис» — столько, сколько продовольствие, которым можно кормить неделю целый народ — и неплохо кормить, — разве это не абсурд?
Обычная, самая обычная логика, а вокруг мрак. Густой мрак, без вспышек молний, без светлых проблесков у шизофреника. Таков был его взгляд на жизнь, и об этом он хотел говорить людям. Он не был коммунистом. Он стал депутатом от левой партии, потому что это была единственная партия, в какой-то мере отвечавшая его убеждениям. Он и партия слились воедино, как две тени. Он не был теоретиком марксизма, не был человеком, приверженным какой-либо одной теории. Он был открыт всем ветрам и чувствовал, как они беспрепятственно обвевают его. И естественно, предпочитал те, что его согревали.
Он понимал, что человеческие недуги нельзя излечить, помогая лишь отдельным людям. Каждый вторник и четверг он принимал в своей клинике бесплатно множество больных. Но этим он не приносил человечеству никакой пользы. Стоило ему в мировом масштабе сопоставить число больных, которых он лечил, с числом людей, которые не в состоянии были купить даже самое дешевое лекарство, как он приходил в ужас. Так же обстояло дело с благотворительностью. Какой смысл давать какому-нибудь бедняку деньги, если число бедняков на земном шаре от этого не уменьшится? Чтобы изменить мир, надо было изменить систему всей жизни.
Поэтому при самом большом накале страстей, как, например, сегодня, он мог оставаться невозмутимым и гордым, сохранять полное спокойствие. Его невозмутимость не имела ничего общего с бесстрастием. Лишь люди, одержимые какой-нибудь одной страстью, могут быть бесстрастны ко всему прочему. А он не был одержим никакой страстью. Он лишь считал, что логика, обычная логика должна восторжествовать. Чтобы некоторые слова вновь приобрели свой утраченный смысл, а некоторые дела — свое первоначальное значение.
Вопрос был не в том, чтобы принимать или не принимать существующее. Вопрос был лишь в том, чтобы видеть. Видеть, что мир находится под угрозой. Что военщина была всегда глупой и вздорной. Что монополии защищают монополии ради блага монополий.
Он не собирался стать профессиональным политическим деятелем, потому что был профессиональным врачом, и даже одним из лучших. Он был доцентом в университете, в то время как вся страна имела лишь два университета. В юности он занимался спортом и стал победителем на Балканских играх. С годами тело его отяжелело, но мысль, бившая ключом, была теперь гибкой, как некогда его тело. Она стала сильной, гибкой, способной побить рекорд по прыжкам в длину и в высоту.
Он не заблуждался. Он знал, что не одинок. Что для того, чтобы попасть в море, надо непременно влиться в канал. Сколько воды стекается таким образом! Сколько родников не иссякает, потому что никто их не использует, не эксплуатирует. Использование — вот настоящее дело. В недрах земли залегают металлы — железо, медь, олово, золото, застывшие в космических льдах, и приходят люди, которым нужны эти металлы; они извлекают их оттуда, используют. Поэтому нет ничего плохого в использовании, эксплуатации, надо только, чтобы был металл и люди, которым он необходим.
Человек может быть каким угодно, если он живет сам по себе. Но если он хочет воздействовать на людей, на массы, то выбирает средство массовой коммуникации, которое ему ближе всего. Тогда встает проблема выбора, собственно не составляющая проблемы, потому что все тут говорит само за себя.