Если ты не изолирован, как костный мозг, если ты не ослеплен, как вся эта толпа сейчас на улице, если ты не из тех, кто боится, как бы не изменилось что-нибудь в окружающем тебя мире, скажи мне, какое еще содружество людей, чтобы не сказать партия, верит во всеобщий прогресс, а не в преуспеяние отдельных личностей, пытается избавить человечество от голода, лишений и нищеты, добиться перерождения некоторых особей в более благородный вид животных, чтобы они перестали сосать у нас кровь, как пиявки у рыб, брошенных в аквариум?
О, какой прекрасной становится жизнь, когда веришь в людей! Сколько женщин делается похожими на женщин, сколько мужчин — на мужчин — если взять только эти две основные особи, продолжающие жизнь, — а не на те презренные, ничтожные существа, которые беспрерывно размножаются, жалкие, растерянные, поглощенные фантастическими туманными видениями и лунными затмениями. Как прекрасна жизнь, когда ты беседуешь со мной и твоя рука в моей руке.
Мертвые никогда не заговорят, поэтому над ними тяготеет тяжкое обвинение. Ведь они забыли, что есть великая сила — голос. Значит, мы должны говорить за них. Мы должны отстаивать их право на отсутствие.
Человек подвержен страху, если он изолирован. Если вокруг него нет просторов, где можно побродить, морских берегов, где можно поваляться на песке, женщин, которых можно поласкать, и он не способен во лжи найти крупицы правды. Человек подвержен страху, если он мал. Если не может коснуться головой листвы дерева, леса, звезд. Человек подвержен страху, если он свыкся с законом притяжения, законом, так же тесно связанным с нашей планетой, как курица с яйцом. На других планетах, где действуют другие законы притяжения, человеку пришлось бы заново научиться жить.
А любовь всегда остается любовью, если душа не покрылась ржавчиной. Тело, носитель любви, может меняться. Очень жаль, если оно не меняется. Но любовь остается всегда неизменной, за каким бы лицом, за какой бы парой стеклянных глаз она ни скрывалась. Это как жажда воды, жажда того, что опережает нас, рушит преграды и стремится к чему-то иному. Это твой голос, слитый с моим голосом, два голоса, отсутствие голоса, это ты и я, когда мы уже не ты и я, а когда мы в ритме барабанов доисторического времени совершаем действо вечное, как солнце.
Он любил свою жену. Когда она горько плакала из-за его измен, то у нее на шее вздувались голубые жилки, напоминающие корни, по которым он спускался глубоко к истокам созидания.
У нее была белоснежная шея, крепкое тело, светлая душа, голос, зовущий его: «Приди». И глаза, большие глаза, устремленные на него, притягательные, как моря, по которым не плавал никогда ни один корабль или плавало много кораблей — это все равно, — горящие земные глаза, затрагивающие струну в его душе, связанную со струной мира. «Я люблю тебя», — говорил он ей, и при этих тысячу раз повторяемых словах, будто по велению сердца, мир вновь становился прекрасным. И опять, как всегда, каждый вечер, как в то время, когда он еще не знал ее, тот же страх: «Придет или не придет?», такое же сердцебиение, пока наконец она не приходила, не приближалась к нему, скованная, несмотря на свою живость, темноволосая, несмотря на белизну тела. И у рук ее был привкус земли.
С ней он вновь обрел утраченную юность. С ней почувствовал снова, что мир огромен. Учеба, военная служба сузили этот мир. «Ты все больше хмелеешь, — говорила она ему. — Что же будет в конце концов с тобой?» Сначала она была его любовницей, потом стала женой, потом он узнал других женщин, но всегда продолжал любить ее, всегда, и теперь в этом чужом городе ему ее страшно не хватало.
Ах, как прекрасна жизнь, когда веришь в солнце! Ты смотришь на него, и все смотрят. Ты любишь, и все любят. Но ты ешь хлеб, и только ты ешь хлеб, а не твой ближний.
Поэтому он вступил в организацию сторонников мира. Поэтому стал депутатом. Все депутатское жалованье он отдавал организации. И делал это с легкостью. Ведь он знал, что на пустой желудок не станешь любоваться восходом солнца, а когда тебя одолевают телесные недуги, не насладишься любовью; поэтому кто-то должен бороться, пусть даже нелегкими средствами. Иначе людям грозит опасность довольствоваться суррогатами. Жить заблуждениями. Ложными надеждами. Видеть полустертую губную помаду и мечтать о ее губах. Видеть в уголках ее большого совершенного рта два пятнышка губной помады, оставшиеся там по небрежности, и жаждать ее губ, хотя никогда, никогда не удастся их поцеловать.