Вот так поговорили. Утром я проснулся с головной болью, обессиленный, едва ли не в полной прострации. Понимаешь, Ниткин?
***
Я молча сидел и слушал рассказ своего однофамильца о каком-то нашем общем однофамильце, которого бьет жена. Но сидел я весь в поту, платочек, которым я то и дело утирался, промок, и этот мокрый платок я судорожно мял в руках. Крепко же меня взволновало услышанное! Любить терпящего муку однофамильца мне было не за что, а если брать его вкупе с женой, так их я как бы обособил от всего остального мира, может быть, образно выражаясь, изгнал из рая, в котором они притерлись друг к другу, который потому и был раем, что они приспособились в нем сосуществовать. И после такой моей странной, почти сумасшедшей умственной выходки далекому, едва ли не призрачному однофамильцу, наверное, не оставалось ничего иного, как любить жену пуще прежнего, с какой-то болезненной впечатлительностью.
- Ты обсуждаешь вопросы чьей-то личной жизни... заметь, личной... обсуждаешь так, как будто здесь возможны с твоей стороны окончательные оценки, - пробормотал я. - Как будто здесь вообще имеется тема, предмет для обстоятельной беседы, объект для изучения. Я не знаю, сознаешь ли ты, но я тебе подскажу... ты апеллируешь не к разуму, не к рассудку, совести или душе, а к самому Богу. Дескать, только Бог способен рассудить, кто из ведущих супружескую жизнь прав, а кто виноват и кто чего заслуживает. Только Бог, мол, вправе наводить в этом мире истинный порядок... О, как ты пьян! Но я-то свободно владею языком трезвого и здравомыслящего человека... это Бог сделал нас свободными существами! Ты не то чтобы сотворил из мухи слона, нет, ты случай из обыденной жизни вдруг подвел к самому краю бездны. И тут же заслонился от нее трезвыми оценками и рассудочными выводами. Но зачем же тогда тебе понадобилось заглядывать в эту бездну? И почему же ты не пошел до конца? Ты испугался? А я тебе скажу: в бездну заглядывать опасно.
- Кое-как выбрался я тем похмельным утром из дома и зашел в столовую, где взял тарелку горячего горохового супа, - рассказывал Ниткин. - А садясь за столик, ненароком опрокинул тарелку, и суп вылился на мои колени. Пар пошел от моих брюк. Я как завороженный глядел на этот пар и чувствовал: надо бороться за улучшения, надо быть смелым, дерзким, свято блюдущим свое достоинство мужчиной.
- Со мной такого не было, чтоб я опрокидывал на себя суп, - возразил я.
Ниткин усмехнулся:
- Поэтому ты по-прежнему в чем-то со мной не согласен? Пойми, можно долго прятаться, перестраховываться, сознательно вычеркивать себя из жизни, можно заниматься этим всегда. И возможен успех, но имеется и риск все равно получить по носу. Да только в этом ли дело? Не в том ли, что, окопавшись и не высовываясь, мы рискуем пропустить носящую по миру благодать, а она одна способна ввести нас в сонм излюбленных чад Бога. И тогда мрак, битком набитый поскрипывающими костями скелетами, черепами, печально глядящими пустыми глазницами. Так что ты мне скажешь и что возразишь, и не согласишься ли ты со мной, если я скажу, что пришло время нам с тобой организовать своего рода мужской клуб, где ты станешь вторым после меня членом?
- С этим я не могу не согласиться, - ответил я. - У меня на это есть особые причины.
- О причинах расскажешь как-нибудь потом, а пока мы засучим рукава и крепко возьмемся за дело. Я знаю, ты гоняешь тележку от ангара к ангару. Для чего ты это делаешь, мы гадать не будем. Будет акция. В своем клубе мы уже твердо стоим на почве воззрения, что как он ни служит, окружающий нас мир, примером анархии, произвола, вакханалии и пустопорожнего словоблудия, а все же нечего каким-то бабам поднимать руку на захмелевших мужей, равно как не годится обижать вдов и сирот, и еще менее того терпимо, чтобы вздумали бить нас, решивших высунуться.
В ту пору Сонечка как раз начала приоткрываться и показывать истинные свои намерения на мой счет. Поэтому я решил, что затеянная Ниткиным авантюра хотя бы на время и наилучшим образом отвлечет меня от семейных проблем. Кроме того, я был не прочь посчитаться с людьми из опостылевших ангаров, а мне казалось, что к тому мой друг и клонит.
- И что за акцию ты задумал? - спросил я.
- Устроим кое-где тарарам, - ответил Ниткин, потирая руки.
Я засмеялся:
- Ну и ну! Ты заслонился от бездны рассудком, а затеваешь при этом какой-то тарарам. Ей-богу, ты рискуешь потерять этот свой хваленный рассудок. И в конце концов ты не понял простой истины: раз уж ты повел к бездне, то надо чувствовать, что сама возможность идти в таком направлении обусловлена существованием Бога. Ты же хочешь раскопать бездну и узреть в ней Бога так, словно речь идет о сокровище, которое зарыто под указанным в пиратской записке деревом. Но с Богом подобные штуки не проходят. Нужно иметь проводника... Должен быть посредник!
- Это что значит? Уж не твоя ли жена - посредник? - воскликнул Ниткин со смехом.
Я возразил как можно суше, но и не без осторожности:
- Мне хорошо известно, что посредником может служить кнут, в иных случаях пряник, а человеческие чувства всего лишь замкнуты в душе и ни в какую связь с окружающим миром по-настоящему не вступают. Так что моя жена тут ни при чем. Твой кучерявый просто заигрался, ну, Бог ему судья. А мы, если хотим взяться за дело всерьез, если не хотим увязнуть в небезынтересном, но слишком узком соображении, что коль кучерявого Ниткина избивает его жена, то почему бы моей жене не избить тебя, Ниткина гладкошерстного, мы должны поискать посредника среди военного снаряжения, там, где ждут нас кастеты, пистолеты, пушки и ракеты. Ты не допускаешь, что чем громче ты выстрелишь, тем ближе к Богу ты очутишься? И к какому-то вообще светлому будущему...
- Как ты нагл, как любишь себя и при этом похож на дьявола! - Ниткин удрученно и укоризненно покачал головой. - Не пойму, какими путями ты пришел к отрицанию истины... Что тебя сгубило? Откройся мне! Что тебя мучает? Мне жаль, что ты посреди нашего разговора о мировой скорби вдруг сворачиваешь на грубый материализм... Я бы даже сказал, что не потерплю никакой карикатуры на наше благое начинание, если бы не видел, что в глубине души ты сам страдаешь от собственного нигилизма, от жестокостей, заполонивших твое воображение. Но я и в самом деле не потерплю. Ведь мы организовали мужской клуб, пронизанный поэзией и желанием словом убедить мир в нашей правоте, а ты тут... Слушая тебя, я готов кричать не своим голосом. И если я не кричу, то дело исключительно в моем смирении, а следовательно, и в познании...
- Не познаешь ли ты между делом и некие принципы власти моей жены над тобой? - перебил я. - Вспомни, сколько в ней очарования и какие чары она в состоянии испускать.
Ниткин ответил убежденно:
- Предположим, эта власть дана ей Богом для моего вразумления и просвещения. Да, именно так это можно себе представить. Понимаешь? Я познаю... Чем больше и глубже я смиряюсь и удерживаю себя от крика, тем больше познаю, тем больше склонен к познанию... Пусть это все не очень-то ясно, скорее смазано и даже как-то безнадежно само по себе... ты вправе сказать, что из меня, когда я пьян и пускаю слюни, такой же исследователь, как из зулуса полярник. Но с объективной точки зрения мое возможное желание поближе познакомиться с твоей женой вполне практично и нимало не предосудительно, и оно, согласись, не менее оправдано, чем наше с тобой желание покончить с былой потаенностью, широко шагнуть в мир и задать кое-кому жару.
Мы еще выпили. Ниткин, окончательно оживившись, принялся подводить итоги:
- Я совершенно не боюсь твоей жены. Меня не испугает, если ей вдруг вздумается наскочить на меня с кулаками. Пусть! - закричал он. - Видишь ли, если по правде, в моем пьянстве и в том, что у иных женщин это может вызвать страшное негодование, нет ни Бога, ни дьявола, нет ни познания, ни посредничества. Есть обыкновенная дурацкая жизнь... Но если тебе непременно нужно, чтобы все было осмысленно и все было втиснуто в схему, то, пожалуйста, в этом есть и познание, и посредничество. И можно узреть Господа. Можно спуститься в ад, это завсегда, ведь в каждом глазу твоей женушки сидит свой заманчивый Вергилий, небезызвестный проводник... Ее лохматый треугольничек наверняка извилистее всех извилин моего мозга вместе взятых, а в заднице у нее таится такой Минотавр - не справиться никакому герою!