Все это твердо выговорил Филипп, и Ниткин пристально взглянул на него.
- Вы подозрительно много болтаете, - сказал он. - Нужно еще выпить.
Ниткинские заложники, бессознательно, словно скот, ждущие своего рокового часа, заголосили:
- Не хотим водки с веществом!..
- Не отдаемся на волю...
- Нет такой воли...
- Есть воля к жизни!..
- А водка с примесью обрекает на прозябание...
- Не согласные мы!..
- Хватит болтать чепуху и сопротивляться! - крикнул Ниткин. - Трепыхаетесь тут, как грешники в аду. А час пробил.
Выпили. Ниткин сказал:
- Повторяйте за мной, внушайте себе: мы расслаблены...
ФЕДОР. И ты, Брут?
ФИЛИПП. Кто Брут?
ФЕДОР. Ниткин этот... он тоже расслабился...
НИТКИН. Я не расслабился!
ВАДИМ. Ниткин хороший...
НИТКИН. Вы лишены воли и мало что соображаете, вы теперь как дети, сосунки.
ФЕДОР. Как вдовы и сироты.
ФИЛИПП. Соберемся с духом и защитим несчастных!
НИТКИН. Вы вполне готовы потерпеть от моей жены.
ВАДИМ. У Ниткина жена хорошая...
***
В комнату, где, исполняя интригу коварного хозяина, расслаблялись, и с каждым мгновением все заметнее, впадали уже в бессмыслие, граничившее с едва ли не осязаемым несуществованием, наш герой Федор и его друзья братья Сквознячковы, вошла прекрасная Сонечка, белокурая бестия. Высокая и стройная, в черном лифчике и каких-то громадных красных сапогах, с кнутом в руках, она ступала неспешно, важно, с жуткой грацией вышедшей на охоту тигрицы, и в ее глазах полыхал зловещий огонь. Трусы ее, тоже черные, огромные, плотно облепившие тугой живот и пышные бедра, поражали воображение; они выражали собой что-то мощное и страшное, и как-то даже не поддавалось уяснению, что они могут скрывать под своей твердой и блестящей, как сталь, тканью. Ниткин давал последние объяснения, наставлял:
- Не думайте, что, выйдя отсюда, вы расскажете и будто бы даже растрезвоните на весь мир о случившемся с вами. Не расскажете, сосунки не рассказывают. У нас все продумано, все до мелочей, вы и не вспомните ничего. Будете мучиться, вспоминая, а не вспомните, потому что мы, обдумывая все от начала до конца, именно так и задумали. А началось все с того, что вы смешные. Кстати, о конце. Выйдете ли вы отсюда... Это еще вопрос. И на него пока нет ответа. Каждый раз, обдумывая очередное дельце, мы, естественно, не можем знать, чем все в том или ином случае обернется. Каждый случай это нечто отдельное. Это неподражаемый, неповторимый опыт. В какой-то момент вдруг оказывается, что ничего, кроме опыта, и нет на этом свете, есть тот или иной опыт, а все прочее - иллюзия. И вот пришел час вашего опыта. Вы, может, и не выйдете из дома этого, не выдержите испытания на прочность, не продолжите свой путь, свое никчемное, никому не приносящее пользы или хотя бы радости существование. Так что будьте готовы к худшему.
Федор, Вадим и Филипп, заслоняясь руками, дрожали, как испуганные щенки. Кто-то из них противно скулил. Ниткин не обманывал: воля к сопротивлению отсутствовала, как если бы и не было ее никогда, был только страх, жалкое отчаяние существ, сознающих свою беспомощность и все еще надеющихся вывернуться, ускользнуть или вымолить снисхождение. Ниткины и впрямь все отлично продумали.
По мере приближения Сонечки несчастные, думая как-то отодвинуться от нее, вообще поостеречься, откидывались на спинку дивана, все нелепее распластывались, катались уже по мягкой поверхности, будто тряпичные куклы, подбрасываемые какими-то грубыми ударами.
Братья Сквознячковы, они из тех, кто не может при всяком удобном случае не противоречить друг другу, но в крайностях, когда приходится решительно бороться или отчаянно страдать, они мгновенно обретают совершенное единодушие. И сейчас страдание стирало все различия и несогласия между ними, они, словно два полураздавленных клопа, ползли куда-то по дивану, с безупречной симметричностью двигая конечностями и всхлипывая.
- Мы люди небогатые, - вещал Ниткин, - и в условиях жесткой экономии средств вынуждены обходиться без роскоши испанских сапог, дыб, крюков и тому подобного. В этом отношении Сонечкин режим довольно прост: кнут, кнут и еще раз кнут. Зато спины жертв полосуются вволю, без ограничений.
Мучился и Федор, цеплялся за свои подозрения, пытаясь обрести в них силу, а подозрения пробудились у него еще по ходу рассказа Ниткина и заключались в смутной догадке, что он подвергается чудовищному осмеянию; цеплялся он тщетно, ничто уже, казалось, не могло остановить падение в пропасть слабости и безволия. С появлением безумной, спешащей показать свое искусство насилия женщины насмешка, прежде не отмеченная видимыми чертами, воплотилась в ее прекрасном лице и ладной фигурке, а вместе с тем приняла какой-то всемирный облик. И нигде не мог Федор в таком положении обнаружить, прибрать к рукам, под себя подмять ни готовности и дальше странствовать, ни желания соответствовать мерзким запросам Сонечки, ни следов какой-либо единящей его с ней или прочими ее жертвами человечности.
С холодной усмешкой поставила на диван ногу в чудовищном сапоге Сонечка. Братья Сквознячковы, увидев над собой словно бы необъятную, под потолок уходящую красную башню - так вознесся Сонечкин сапог - дико завизжали.
Хохот Сонечки разом и отменил блуждание по мукам и отрезвил несчастных.
- Ну, ты поторопилась, Сонечка, - раздосадовано воскликнул Ниткин, - мы еще не решили про Бога и в сути посредничества не разобрались.
- Разберемся и так, - беспечно откликнулась женщина, - а они до того забавные, что нет больше сил терпеть смех. Не лопаться же из-за этого.
Отступив от дивана и хватаясь за живот, смеялась Сонечка от души. Ниткин сказал:
- Неплохо разыграно, как по нотам, хотя детали обдумывали наспех, на скорую руку. И все же я считаю, что Сонечка поторопилась. Можно было еще. Не выдержала. Не выдержала роли до конца и вообще. Ну да ничего, в другой раз получится еще лучше. А вообще-то мы шутки любим и умеем, кстати, вносить разнообразие в свои проделки. Так что не всегда бывает оно, как в вашем случае. Тут нет накатанного пути, ведь нужно учиться у самой жизни, а кто лучше, чем она, умеет преподносить сюрпризы. Жизнь учит, мы учимся. Учились и будем учиться всю жизнь. Вот и выходит, что в вашем случае - так, в каком-нибудь другом - этак. А, посмотрите на мою жену, она же и впрямь лопнет сейчас!
- Это была шутка? - поднял над диваном бледное и как будто плоское лицо Филипп.
- Они не понимают тебя, - Сонечка, перестав смеяться, указывала на сбившихся в кучу гостей.
- Подари каждому из них имя, чтоб стало как в раю.
- Разве это не миссия Адама?
- Евы тоже.
- Приведи их сначала в чувство, и побыстрее, а потом трактуй.
Ниткин ловко наполнил стаканы.
- Итак, это была шутка? - осторожно, как будто и манерничая слегка, осведомился Вадим; водка приятно щекотала его внутренности, стремительно и благополучно восстанавливала силы.
Ниткин кивнул.
- Оденься поприличней, - велел он жене.
Сонечка накинула на свои дивные плечи халат.
- Стоило нам, - с горечью заговорил Федор, - заикнуться о благородстве, пофилософствовать об опеке над вдовами и сиротами и о завоевании бессмертия, - был такой разговор в кафе, - как само небо, кажется, решило посмеяться над нами. Видимо, это в природе вещей. А ведь мы только так, в общих чертах... И еще странно, что слух о нас почти мгновенно распространился.
- Вы и тут толковали что-то о вдовах и сиротах, - заметил Ниткин. - Кафе - это почти далекое прошлое.
- Вы, человече, - отнеслась к Федору Сонечка, - придумали что-то роковое и грустное, тогда как все объясняется гораздо проще. Трактуй, Ниткин!
- Теперь твое время, твой выход, - возразил супруг.
- А сапог? - спросил Филипп.