Рождение ребёнка супруги отложили на три года до завершения образования жены.
…Их брак длился тридцать три года, из которых вместе прожито менее трети. Может показаться странным, что они годами жили в разлуке, но не всегда жена солдата следует за мужем на поля сражений. И хоть настоящая война, в которой Жаботинский в мундире офицера британской армии отправится отвоёвывать Палестину, будет всего лишь одна, было много баталий, требующих переезда из города в город, из одной страны в другую, и непосильных для женщины физических нагрузок, несовместимых со спокойной семейной жизнью. Так, в 37-летнем возрасте Жаботинский записался солдатом в еврейский легион и, освобождая Палестину, участвовал в боевых действиях, в которых, кроме вражеских пуль, вторым смертоносным противником была малярия. Из батальона в 800 человек, выступивших в поход, вернулось после победы 150. Сорок жертв малярии, вспоминал Жаботинский, «так и не поднялись, и теперь они спят на военном кладбище в Иерусалиме, на горе Елеонской, под знаком шестиконечной звезды».
Он терзался, что вынужден находиться вдали от жены и сына, что не всегда может их обеспечить, но изменить свою жизнь не мог. Когда дело касалось национальной идеи, не раздумывая, он бросался в сраженье, жертвуя личной жизнью и литературным творчеством. Он оставался скитальцем, лёгким на подъём, не имевшим постоянного дома ни в 30 лет, ни в 40, ни в 50 (до 60-ти не дожил двух месяцев).
Он объяснил походный образ жизни в статье «Активизм», написанной в 1916 году, и привёл слова Герцля, высказанные в частной беседе: «В Торе сказано, что человек, который только что построил себе дом, не годен в солдаты». «Герцль опасался, – писал Жаботинский, – что этот дом превратится в самоцель; его мебель, его обои, постельное белье и всё «домашнее», подобранное с такой гармонией, станут в его глазах более ценными, чем сама конечная цель, и, когда придёт решающий момент… выяснится, что всё «домашнее» превратилось в свинцовый груз, отягощающий наши ноги, и веревку, связывающую наши руки».
Обузы в виде постоянного дома, за который он бы цеплялся, у Жаботинского не было, в любой момент он готов был надеть солдатские сапоги. Его жена – «ангел» (его слова), которую он любил и боготворил, ангел вдвойне, потому как согласилась с его образом жизни, наверняка понимая (или предполагая), что во время длительных разлук, когда супруги вынужденно жили в разных странах, у него могли быть короткие увлечения и интимные связи. На них она закрыла глаза.
Дав обет не описывать частную жизнь, Жаботинский не рассказывает о взаимоотношениях с женой, тревогах, волнениях, – разумеется, письма Пушкина к Наталье Гончаровой не менее интересны, чем повести «Белкина», и почитателю Жаботинского интересны все аспекты его жизни, но он чётко провёл черту, разграничив личную и общественную жизнь. Но его «Мадригал» жене – жемчужина интимной лирики, открывающая перед нами другого Жаботинского, романтика:
После этих строк тяжело возвращаться к сухому повествованию.
Между женитьбой, Веной и рождением сына в жизни Жаботинского был период сионисткой пропагандистской деятельности, обозначенный в мемуарах одним словом: «Константинополь». В дальнейшем он оказался важным для оценки политической ситуации, изменившейся с началом Первой мировой войны и приведшей к борьбе за создание еврейского легиона.