Когда всем достается по первому кусочку торта, а у меня во рту сладко и прекрасно от сливочной помадки с патокой, папа поднимается и говорит:
— Раз уж все попробовали торт, и я никого ни от чего не отвлекаю, пришло время сказать скучные слова благодарности. Вы сможете это перетерпеть?
Самое смешное в папе то, что он всегда спрашивает странные вещи очень серьезным тоном, как будто вправду нет ничего важнее ответов на вопросы, на которые неловко отвечать.
— Да, — говорит папа, так и не дождавшись ответов. — Я приму и молчаливое согласие. Я хочу сказать, что вы смелые молодые люди, и мне повезло, что у моего сына есть такие друзья, а у меня самого такой сын. Это чудесное совпадение позволило мне продолжить жить на этой земле. Без сомнения, это лучший подарок на свете. И за него мне совершенно нечем вам отплатить. Все, что я могу дать вам, это деньги, а деньги, как известно, не приносят счастья сами по себе. Но, уверен, вы сумеете распорядиться ими правильно, а это значит в свое удовольствие. Вы же подарили мне настоящее счастье, счастье быть со своей семьей и делать то, во что я верю. Спасибо вам, друзья.
— А большие деньги? — спрашивает Ниса. Папа улыбается, потом пожимает плечами:
— Эквивалентные полному курсу обучения в государственном университете на факультете медицинской техники.
Офелла снова издает этот странный писк, будто у нее в груди сидит резиновая игрушка. Только теперь звук кажется пронзительнее и отчаяннее.
— Прошу прощения, Ниса и Марциан, что и ваши чеки снабдил этим пояснением. Ты слишком изменчив и непостоянен, а ты довольно загадочна, поэтому я не мог придумать, что записать в графе «назначение», а там ведь нужно что-нибудь записать. Никогда не могу оставить пустую графу, это основная причина моих проблем с документами.
Ниса склоняется ко мне и шепчет с восторгом:
— Ты представляешь, сколько вещей можно купить?
Юстиниан говорит:
— Пожалуй, куплю подлинник какой-нибудь культурно значимой картины и прилюдно ее сожгу.
Папа говорит:
— Да, я мог бы догадаться. Стоило это и записать.
Я люблю, как папа говорит. Когда он не с народом, голос у него тихий, сдержанный, словно бы и лишенной всякой силы. Вся она хранится в потенциале где-то у него внутри, готовая выплеснуться, когда ему будет нужно. Он словно бережет ее или боится использовать не по назначению, оттого кажется потерянным и задумчивым, как доброе привидение. Он строгий правитель и может быть очень жестоким, но иногда мне кажется, что добрее него никого на свете нет, хотя большинство принцепсов и преторианцев так не думает.
— В любом случае, — говорит папа. — Вы подарили мне много больше, чем я вам. И я всегда буду благодарен. Теперь, когда я буду вспоминать, как хрупка и беззащитна подчас наша жизнь, то мне будет приятно думать о том, как сильны в противовес этой хрупкости люди.
И это такое правильное завершение всей истории, такая идеальная мораль всего, как в настоящей сказке, что я физически ощущаю, как все прошло, даже со стула едва не падаю от этого ощущения.
Мы хлопаем папе, но на самом деле и себе тоже. Лица у нас становятся самодовольные, а мама и Атилия восхищены и радостны тому, какой счастливый у всего конец.
Теперь все становятся еще веселее, чем в начале вечера, даже Ниса. Шутят и смеются, а я смотрю на гирлянды и насвистываю. Мне хочется, чтобы время остановилось, и Юстиниан исполняет мое желание. Он фотографирует нас. Этот день будет сохранен навсегда, а вместе с ним и рассеянный папа, и счастливая мама, и довольная мной Атилия, и смеющаяся Ниса, и пытающаяся пригладить непослушные светлые волосы Офелла, и даже Юстиниан, неловко влезший в свой собственный кадр.
И я сам. Но сам я не так важен, потому что останусь с собой навсегда.
За окном начинается дождь, капли бьются о стекло, как чьи-то слабые пальцы, и на улице наверняка совсем холодно, а злой ветер гоняет по ночному небу одинаковые грозовые тучи.
А мы веселимся, и даже Офелла и Ниса больше ничего не стесняются. Маме нравится говорить с Юстинианом, она и сама пишет книги про науку неосязаемую и находящуюся у людей в голове, поэтому она хоть немного его понимает.
— Я представляю, — говорит мама. — Что ты имеешь в виду, но если язык не референциален, как ты собираешься пробиться к реальности?