– По глазам вижу, – буркнул дядя Коля. – У сынка моего точно такие же. Чечню прошел, Дагестан. Теперь днем в потолок глядит, а по ночам зубами скрежещет. Прямо волк в неволе. Места себе не находит… Так он священный долг перед Родиной выполнял, а ты зачем грех на душу взял?
Я вздрогнул от такой неожиданной прозорливости собеседника и тут же обозлился:
– Долг? Родина?.. Ты же сам на нее плевал, на Родину!
– Ни хрена подобного! – отрезал дядя Коля. – На Родину – нет, на правительство – да! Большая разница. Он встал и пошел прочь. Походка его была нетвердая, зато осанка на удивление прямая.
– Эй! – крикнул я удаляющейся спине. – Давай еще один пузырь возьмем. Я угощаю.
Дядя Коля замер как вкопанный. Медленно обернулся. Погрозил мне пальцем и сказал с искренностью смертельно пьяного человека:
– Завязывай с этим, Игорек. Погубишь ты себя.
– Водкой? – Насмешливая интонация далась мне с трудом.
– Кровью, – сурово уточнил дядя Коля, прежде чем пойти дальше.
Больше я его не окликал, молча смотрел вслед удаляющейся фигуре и думал: «Ему хорошо. Проспится – все позабудет. А я? Как быть мне с моими проклятущими воспоминаниями?»
Ответа не было. Да я на него и не надеялся.
Вера и Светочка вернулись с речки, когда я сидел перед экраном компьютера и тупо раскладывал пасьянс за пасьянсом, ни один из которых так и не сошелся.
– А папа опять играется, вместо того чтобы писать, – наябедничала Светочка замешкавшейся на веранде Вере.
– Я думаю, – возразил я. – Творю. Не то что некоторые праздношатающиеся лентяйки.
– Мы ничего не праздновали и не шатались, а рыбу ловили, – оскорбилась Светочка. – Вот!
Заглянув в продемонстрированный полиэтиленовый пакет, я высказал предположение, что вижу перед собой пиявок или головастиков, за что слаженный женский хор наградил меня возмущенной отповедью. Впрочем, морить меня в наказание голодом добытчицы не стали. Головастики, оказавшиеся плотвичками, угодили на сковороду. На столе появилась и более существенная снедь: хлеб, лук, помидоры, вчерашний суп. Я подумал, что, если когда-нибудь возьмусь описывать наш обед, обязательно добавлю котлеты или хотя бы колбасу, а суп заменю окрошкой со сметаной.
Оторвав у подгоревшей рыбешки голову, Вера отправила ее в рот целиком и, похрустев немного, осведомилась:
– Где был? Чем занимался?
– Гулял. – Я повертел в руках плотвичку величиной с палец, отложил ее подальше и вплотную занялся супом.
– С кем гулял? – Вера бросила на меня пристальный взгляд.
– Тихо сам с собою… Сцену одну обдумывал.
– Постельную небось?
– В такую жару? – Я негодующе фыркнул. – Нет уж, благодарю покорно. У меня, слава богу, по сюжету не секс наметился, а потасовка.
– Ага, – понимающе кивнула Вера. – Поэтому у тебя кулаки и сбиты, да?
Машинально бросив взгляд на поврежденные костяшки пальцев, я уткнулся в тарелку. Иногда мне хотелось назвать жену Веркой, как в ту пору, когда она предпочитала имидж язвительной стервы.
Светочка посмотрела-посмотрела на нас и решила встать на мою сторону.
– А кое-кто опять голышом купался, – доложила она, готовя плацдарм для моего ответного наступления.
– Ты тоже, – напомнила Вера.
– Я маленькая!
– Вот именно. Маленькая, а туда же. Рано тебе еще голой задницей сверкать. Постыдилась бы.
Потрясенная таким парадоксальным выводом, Светочка выронила надкушенный помидор. Одержав первую маленькую победу, Вера взялась за меня, сверля мою переносицу взглядом своих прозрачных глаз.
– Ну, что случилось, Игорь? – спросила она. – Выкладывай начистоту.
– Ничего не случилось. – Я сделал вид, что всецело поглощен изучением содержимого своей тарелки. Супа в ней осталось самая малость, так что выглядело это не слишком убедительно.
– А по какому поводу выпивал? – не унималась Вера.
– Просто так. От скуки.
– Очень мило! От скуки выпил, потом помолотил немного кулаками в стену, да? – Заметив, что я собираюсь отмалчиваться, Вера сузила глаза и поставила диагноз: – Алкоголизм плюс буйное помешательство на этой почве. Светик, сходи, пожалуйста, на веранду и спрячь топор подальше.
Моя дочь, только что поднявшая помидор со стола, уронила его снова, на этот раз на пол.
– Зачем? – испуганно спросила она.
– Тетя Вера шутит. – Я погладил Светочку по шелковистым волосам. – Не обращай внимания.
– Я тебе не фикус в кадке, чтобы не обращать на меня внимания! – Голос Веры прозвучал значительно громче, чем перезвон вилки, которую она запустила в стену за моей спиной. Ее губы дрожали, как будто она недавно искупалась не в Пахре, а в Ледовитом океане. – Что происходит, Игорь? Зачем ты темнишь? Неужели я не заслуживаю права знать правду?
Глянув через плечо на вилку, я выцедил последнюю ложку супа, дожевал хлеб и спокойно сказал:
– Ремня ты заслуживаешь. Однажды я тебя пожалел, а теперь это выходит боком.
Трах-тарарах! Следующим метательным снарядом стала пустая кастрюля. Вера швырнула ее об пол с такой силой, что крышка еще добрую минуту раскручивалась посреди комнаты, вообразив себя юлой. Но я и моя дочь давно вышли из того возраста, когда это кажется забавным. Тоном, ровным, как натянутая струна, я сказал притихшей Светочке:
– Это называется истерикой. Напои тетю Веру холодной водичкой.
– Да ну вас! – Дочь решительно выбралась из-за стола, укоризненно посмотрела на нас обоих и покачала головой. – И как вам только не стыдно! Хуже маленьких, честное слово!
С этими словами она направилась к выходу, звучно впечатывая босые пятки в половицы.
– Ты куда? – осведомился.
– Гулять. А то наберусь у вас плохих привычек. – Пестрое платьице исчезло за дверью.
Как же она повзрослела, подумал я с грустной нежностью. Еще года три назад ее прощальная фраза прозвучала бы совсем по-детски: «пьохие пьивычки». А теперь она топает пятками и показывает характер. Скоро превратится в настоящую маленькую леди и тоже примется громыхать посудой.
– Игорь. – Верин голос прозвучал виновато, но не настолько, чтобы немедленно одаривать ее смягчившимся взглядом.
– Что? – Я уставился в маленькое окошко, выходящее в палисадник.
– Давай поговорим спокойно.
– Давай, – согласился я. – Я буду бить тарелки, которые стоят на столе, а ты возьми себе чистые из шкафчика. Хороший у нас разговор получится. Задушевный.
Вера подобрала разбросанные по полу предметы, помялась смущенно и выдавила из себя почти беззвучное:
– Извини. Просто я чувствую, что что-то произошло, и…
– Ничего особенного не произошло, – перебил я ее. – Так, ерунда. Поцапался с местной шпаной.
– И все? – На Верином лице промелькнуло явное облегчение.
– И все, – подтвердил я кивком. – Но… – Озвучив свою паузу дробным перестуком пальцев по столу, я неохотно продолжил: – Нам лучше отсюда уехать. На Подольске свет клином не сошелся.
– Ясно, – сказала Вера упавшим голосом. – Все начинается сначала? Опять гонки на выживание? – В ее голосе не прозвучало ни малейшей надежды на отрицательный ответ, а подтверждение своим опасениям она боялась услышать.
Поэтому я промолчал.
На стенах комнаты висели десятки черно-белых фотографий абсолютно чужих нам людей. Застывшие взгляды, ни тени улыбки на серых лицах. Вера казалась одним из этих унылых портретов.
– Пойдем, – ласково шепнул я, обогнув стол, чтобы взять ее за руку.
Она не поинтересовалась, куда я ее веду. Единственным местом в доме, где можно было укрыться летом от дневной духоты и не вовремя возвратившейся Светочки, был для нас погреб. Подпольный секс стал нашей доброй традицией, матрас, расстеленный на холодном земляном полу, – брачным ложем. Чисто спартанский комфорт. Зато из погреба мы ни разу не выбирались вспотевшими.
Откинулась крышка люка, открывая зияющий черный квадрат. Визгливо пропели под нашими ногами ступени деревянной лестницы. В таинственном полумраке вспорхнула огромной бабочкой футболка Веры, заменявшая ей платье.
Стоило мне лишь поддеть ладонями половинки Вериной попки, как она послушно привстала на цыпочки, словно желала сравняться со мной ростом. Я же, наоборот, слегка присел, оказавшись при этом даже ниже ее. А когда я снова выпрямился, Веру подбросило вверх. Она то приподнималась, то снова опускалась, повинуясь моим размеренным движениям. Ее ноги переплелись за моей спиной, а руки крепко-накрепко обхватили мою шею. Точно так же она цеплялась бы за ствол дерева, раскачиваемого ураганным ветром. Даже глаза зажмурила, чтобы избежать головокружения.