Жак не просидел в тюрьме девять месяцев, к которым его приговорили. Через шесть месяцев он вышел на свободу. Разумеется, он не вернулся в родительский дом – оплот капитализма и империализма. Исключенный из Познанского университета, он поступает в Краковскую школу изобразительных искусств, где занимается скульптурой под руководством профессора Лашко. «Помню, в Кракове я пришел в гости к товарищу, тоже коммунисту и тоже сыну важной шишки. Служанка принялась чистить нашу обувь, как это было принято, а я уже хотел запротестовать, но тут мой товарищ сделал мне знак не возмущаться. Я подчинился, понимая, что слишком бурная реакция с моей стороны может навредить нашей революционной организации».
Позже партия решила послать его в Ужгород, чтобы потом перебросить в Чехословакию, бывшую тогда демократической страной, так что коммунистическая партия существовала там на легальном положении. Жак едет не один, а с двумя другими молодыми поляками, которых судили в Познани по тому же делу; это студент-медик Зенон и Рада, молодая женщина чуть постарше, ей уже тридцать четыре года, она происходит из графской семьи, владевшей до 1917-го обширными землями на Украине.
Троица пробирается в Чехословакию нелегально, минуя Закопане, через Татры. Молодые люди долго шли по горам, а потом прямо в лесу обнаружили объявление на словацком языке, которое им удалось разобрать; оно гласило: «Ne fajeati» (Не курить). О счастье! Они поняли, что беспрепятственно миновали польскую границу и очутились в Словакии. Товарищи объясняли: неподалеку от границы, на знаменитой туристской станции, они найдут партийную ячейку. Вечером приходят в Кошице, административный центр одного из краев Словакии, оттуда наутро они должны уехать поездом в Ужгород. Но где ночевать? По неопытности они решают провести ночь на вокзале, где их и задерживает полиция. Требуют предъявить документы. Они гордо показывают железнодорожные билеты, но этого недостаточно. Словацкие полицейские вежливо препровождают трех польских нелегалов в тюрьму, где они проведут несколько дней.
Между тем в Кошице происходит суд над людоедами, а наши революционеры об этом понятия не имеют. Они попросили политического убежища и дожидаются ответа на свою просьбу в тюрьме города Кошице, до остального им и дела нет. Рада сидит в женском отделении, Жак и Зенон тоже в разных камерах. Зенон попал в одну камеру с бродягами и воришками, которые ему рассказывают, что цыгане убили толстяка священника и вытопили из него жир. Это преступление наделало много шуму, привлекло журналистов со всего мира, но Жак по-прежнему ничего не знает.
И вот как-то раз за ним приходит надзиратель. Его зачем-то перебинтовывают и водружают на голову повязку. Ведут в контору. За дверью он слышит возбужденные голоса и смех. Надзиратель легонько стучит в дверь. Их впускают, и Жак видит просторное помещение, что-то вроде кабинета большого начальника; вокруг стола – несколько человек, один из них священник.
«Когда меня ввели, кто-то сказал:
– Вот он!
А священник, стоявший спиной к двери, обернулся, осмотрел меня и покачал головой:
– Нет, это не он!
Людоед, оказывается, был такой же худой, как я, и на голове у него было что-то вроде тюрбана. Я легко отделался благодаря священнику, который в отличие от своего товарища ускользнул от каннибала. Век буду ему благодарен. До сих пор помню, как они там все рассказывали смешные истории и от всей души хохотали… И вдруг этот священник становится серьезным, вглядывается в меня, но не признает во мне бандита, напавшего на его товарища. До сих пор слышу его интонацию:
– Нет! Это не он!»
Позже в ГУЛАГе Жак повидает в своей камере других людоедов, пострашнее… но они его не тронут. Знак судьбы? Как бы то ни было, в политическом убежище молодым людям отказали. Их не отдали под суд, а просто выслали без лишних слов, но не в страну, откуда они явились, не в Польшу Пилсудского, а в соседнюю Венгрию, в лапы ярому антикоммунисту адмиралу Хорти.
Полицейскому в штатском было приказано проводить их в маленьком поезде до венгерской границы. «Два вагона, хлипкий паровичок, полицейский высаживает нас и объявляет:
– Приехали, вам на ту сторону. Видите яблони? Там венгерская граница. Если вернетесь в Чехословакию, сядете в тюрьму. Так что в ваших интересах перебраться в Венгрию!
Мы-то знали, что нас ждет в Венгрии, и нам было не по себе. Полицейский нас торопил:
– Давайте-давайте! Живо!
И мы понимали, что он торопится домой, к жене, к деткам. Наступил вечер. Поезд ходил туда и обратно только раз в день, полицейский мог на него не успеть. Вдобавок он был один – никаких других полицейских поблизости не было видно. Что вы хотите – демократия! Это вам не то что тоталитарный режим, где агенты повсюду!