«Помню, как звали того человека, но не знаю, что с ним стало. Впрочем, я его не искал. Это был сочувствующий, которому запретили вступать в партию, чтобы его не арестовали; он не должен был засветиться, а под его именем действовал я. Но если бы я оказался предателем, то его бы арестовали. А когда я получил диплом Школы восточных языков, он об этом не узнал. Мне было приказано не вступать с ним в контакт, а ему – не заниматься никакой политической деятельностью. Только один раз за все время я познакомился с человеком, под чьим именем жил; это был мелкий лавочник, который продолжал торговать, но гордился тем, что приносит пользу нашему делу».
Можно себе вообразить, какие узы связывают двух людей, из которых один занят кипучей деятельностью, а другой отдал ему в распоряжение свое имя. Эти двое никогда не видели друг друга, никогда не увидят, но от этой игры зеркал зависит жизнь и смерть обоих. Сиамские близнецы, незнакомые друг с другом… От такой двойственности, пожалуй, впору свихнуться. Но Жак всегда управляет своим настроением, помня о дисциплине и о деле, которому служит, единственном деле, имеющем для него смысл. Возможно, этот восторженный молодой человек, который позже будет пересказывать прочитанные романы товарищам по лагерю, неравнодушен к романтике своей собственной жизни!
Как бы то ни было, он соблюдает инструкции тщательнее даже, чем некоторые его коллеги. Ничего общего с Джеймсом Бондом: «На секретной работе мы не имели права на личную жизнь. Это был закон. Любая встреча могла обернуться ловушкой. Мне было двадцать, и все девять лет, которые я провел на секретной службе, я, выезжая на задание, иногда очень надолго, избегал любого мало-мальски продолжительного человеческого контакта, любого близкого знакомства, любых встреч, не связанных с революционной работой, чтобы не угодить в капкан. Я был очень одинок и только потом, очутившись в ГУЛАГе, с изумлением обнаружил, что могу представлять какой-то интерес для других людей. Там я впервые встретил людей, которые мне улыбались, хотели со мной поговорить. В условиях секретности я неуклонно отгораживался от других людей глухой стеной».
Существование этих молодых людей, приправленное опасностью, на поверхности напоминает образ жизни сегодняшних бизнесменов или международных функционеров. Они болтаются по дорогим отелям и первоклассным ресторанам, они должны всегда быть хорошо одеты, им возмещают расходы на такси, они получают немалые деньги. Начальство требует от секретных агентов строгой дисциплины, их обучают мельчайшим подробностям местных обычаев, чтобы они не привлекали внимания: сколько процентов давать на чай в такси, где в городе расположены рабочие кварталы и где кварталы красных фонарей, которые следует обходить стороной.
Но серьезнее всего агентов учат уходить от слежки и узнавать свой «контакт». «Я умел распознать шпика и оторваться от него; я понимал, что могу напороться на кого-нибудь похитрей, чем я сам. Чтобы от него отделаться, нужно было хорошо изучить город. Самое простое – нырнуть в метро: мы это и сегодня видим в кино. Я врывался в вагон за секунду до того, как закрывалась дверь. То же самое в трамвае, когда он уже вот-вот тронется с места. Обычно нам указывали на многоквартирные дома, имевшие вход на одну сторону, а выход на другую. Если я чувствовал слежку, то останавливался перед тем, как завернуть за угол, и делал вид, что завязываю шнурок на ботинке. Шпик понимал, что я его заметил. Таких трюков у нас в репертуаре было много. Иногда мне не удавалось оторваться, потому что мой преследователь оказывался хитрее. Со временем я понял, насколько слабее готовы к борьбе демократические страны: там даже непримиримому врагу давали слишком много шансов. Отношения советской дипломатии с внешним миром – это была игра обманщика, готового на всё, и честного простофили. Демократы выглядели настоящими дураками по сравнению с советскими!»