«И он рассказал мне свою историю – историю коммуниста, отправленного в ГУЛАГ по ложному обвинению. Я вежливо выслушал его, но легко убедил себя, что это простая ошибка!»
История Коминтерна мало изучена, однако известно, что «очень рано, если не с самого начала, секции Коминтерна стали служить для вербовки агентов разведки, действовавших в интересах СССР. В некоторых случаях коммунисты, которые соглашались заняться нелегальной и, следовательно, подпольной работой, не знали, что в действительности работают на одну из советских служб: Разведывательное управление Красной армии (ГРУ, или 4‐й отдел), иностранное отделение ВЧК-ГПУ (Иностранный отдел, ИНО), НКВД и т. д.»[8]. Мало-помалу и сам того не понимая (на этом Жак настаивает), он оказывается на службе непосредственно у Советского Союза. Году в 1933-м его вызвали в четвертое управление, и он понял, что стал сотрудником военной разведки. Отныне он классический советский шпион, в этом качестве поедет в Испанию, а потом будет подхвачен ураганом Великой чистки. Жак рассказал мне об этом очень нескоро, намного позже нашего первого разговора, после того как в поисках правды мы уже проделали с ним долгий путь. Он сам удивился, когда сделал мне это признание: «Я ждал 24 апреля 2001-го, ждал десять лет после распада Советского Союза, чтобы четко сказать наконец, что я работал на советскую шпионскую сеть».
Мы с ним вместе оценили ядовитую силу секретности. Проследили, как она сформировала в Жаке (и в других) вторую натуру: много времени спустя после развала СССР, давно уже вернувшийся в свободный мир, он, бывший агент, вносит записи в свою адресную книжку шифрованным языком. Эти люди полностью изломаны тем, чему их учили, тем, что им нужно было исполнять, изломаны собственным опытом, инстинктом выживания, постоянной и не допускающей исключений необходимостью соблюдать секретность; самый простой вопрос, вроде «Что ты делал сегодня?», повергает их в ступор. ГУЛАГ еще углубит этот синдром, потому что там постоянно лгут, чтобы выжить. Такое положение дел полностью противоположно нашему миру, где одержимость гласностью доходит подчас до эксгибиционизма, и свидетельство Жака нужно оценивать с учетом всего этого. Только осознав это, мы можем оценить, какое усилие во имя правды пришлось проделать бывшему секретному агенту, чтобы поделиться с читателями некоторыми секретами, столь истово хранимыми в течение шестидесяти лет. Быть может, эти запоздалые признания покажут, что Жак не так уж много и знал о тайнах загадочного Коминтерна, на который он работал, в общем, не очень долго и в основном в качестве неискушенного новичка.
6. Пусть обжираются икрой! Ведь им до старости не дожить!
Когда хотели сказать «шпионы», говорили – «смертные, коим государство платит за бдительность».
На задании требуется ни на миг не ослаблять бдительности – зато в Москве вы «дома», среди своих, вместе с другими товарищами, секретными курьерами и секретными агентами. Но, конечно, молодых агентов не бросают на произвол судьбы на загородных дачах, где им положено отдыхать. Их изначально сортируют по роду выполняемых заданий, чтобы избежать малейшей утечки информации. Впрочем, болтая с другими такими же, как он, молодыми сотрудниками, Жак открывает для себя, что многие из них поддерживают постоянные отношения с девушками, не имеющими отношения к их сети. Он-то сам не желает идти на такой риск. Для нелегала любые дружеские или интимные отношения могут обернуться ловушкой.
Я расспрашиваю Жака о двойных агентах, о том, возможно ли было предательство в лоне секретных служб. «Насчет предателей невозможно ничего сказать, потому что начиная с тридцать седьмого года, когда хватали всех подряд, я старался убедить себя, что все они предатели. На секретных заданиях я всегда был уверен, что среди моих товарищей нет измены. Это подтверждалось нашей совместной работой, которая проходила безупречно, без малейшей накладки. А когда людей арестовывали как предателей, невозможно было понять, в самом ли деле они изменили или все эти аресты были спланированы заранее, как это очень часто бывало в СССР даже до тридцать седьмого года. Допускаю, что кто-то мог изменить, если понимал, что служит неправому делу. Теоретически это не исключалось. А на самом деле я до сих пор не знаю, за дело арестовывали так называемых предателей в те времена, когда я работал в секретной службе, или просто в рамках кампании по уничтожению вредителей, как арестовали позже меня самого. Разбираться в каждом отдельном случае нет никакой возможности».
8