На этих дачах люди отменно питались в отличие от остального населения страны. Помещения просторные, не в пример скученности обычных российских граждан. У всех свои комнаты. Женщины и мужчины жили раздельно, но предоставлялись и комнаты на двоих, независимо от того, являются ли эти двое мужем и женой. Попадались даже настоящие семьи с детьми, прирожденными маленькими коминтерновцами. Средний возраст был невысок, обычно он не превышал тридцати, от силы тридцати четырех лет.
Несмотря на идеологию, а возможно, именно по причине идеологии, в этой среде не обходилось без слабостей и низостей. Иногда на этих молодых людей, готовых безоговорочно принести себя в жертву общему делу, разлагающе действовала праздность, пестрый состав компании, суровость инструкций. Когда убиваешь время на даче, в кровь поступает меньше адреналина, чем на опасном задании в самом пекле, и организм начинает бунтовать. У этих самураев секретной бюрократии, застрявших на вилле со всеми удобствами, были свои слабости, свои антипатии, свои сплетни. Способные на злословие и даже на донос, молодые идеалисты были не вполне свободны от мелкобуржуазного индивидуализма. Не всегда они вели себя как подобает истинным коммунистам. Один чешский товарищ настаивал, что нельзя уничтожать личную собственность. «Этот чех был старше других. Ему было лет тридцать. Полноватый. Мы спорили о том, каким будет общество при коммунизме, и он сказал:
– Но мне все-таки нужен собственный угол».
Собственный – это звучало ужасно. Разве коммунист может быть собственником или хотя бы только мечтать об этом? Ясно, что нет. И ревность, и обжорство, и жадность, и собственническое чувство – всё это поводы для вредительства, всё это идеологические грехи. Если доносишь друг на друга – это не так уж страшно. В худшем случае возмутителя или возмутителей спокойствия переведут на другую дачу. Но донос может послужить уликой потом, например во время Великой чистки тридцать седьмого года, когда и нарушитель, и те, кто на него донес, уже начисто забудут об этих подробностях повседневной жизни. Обыкновенная сплетня без проволочки отправит бывшего секретного агента в гулаговский ад.
Лишь китайцы, традиционно более сдержанные, не разводили сплетен, но донести и они были не прочь. Жак подружился с одним китайским крестьянином, с которым говорил на его языке. Внезапно этого человека вызвали в Москву, и он больше не вернулся. Много месяцев спустя им сказали, что он предатель. Пройдут годы, и Жак узнает, что китайца арестовали за шпионаж. Пятеро его соседей по комнате, тоже китайцы и, подобно всем в этом месте, преданные коммунисты, слышали, как он говорил во сне, и донесли на него. Мораль: если поедешь в Советский Союз, не разговаривай во сне.
Первый раз Жак приехал в Советский Союз в 1929 году, спустя двенадцать лет после большевистского переворота. Он встретился с множеством людей, таких же безукоризненных коммунистов, как он сам, слепо веривших в грядущую победу великой идеи. «В то время в России еще были представители “старой гвардии”, те, кто сражался с царизмом; они свято верили в победу коммунистической утопии. Это были честные люди, убежденные, что от них требуется напряжение всех сил. Разумеется, приходится преодолевать огромные трудности, но ведь и цели тоже огромны! Буржуазия не сдается, она делает всё возможное, чтобы разгромить дело коммунизма. Но они, так же как я, были готовы на любые жертвы во имя правого дела: вперед, товарищи, еще одно усилие!
Со временем у меня на глазах эти люди, творцы Октябрьской революции и участники Гражданской войны, исчезнут. У тех, кто пришел им на смену, уже не было того энтузиазма. Это были чиновники, бюрократы, они делали свое дело, получали зарплату, а главное, располагали привилегиями. Член партии, особенно на руководящей должности, обладал огромными преимуществами. Это была совсем другая порода людей.
Позже я придумал для Советского Союза название: Стратистан. Страты – это слои, отделенные один от другого. А -стан – это суффикс, с помощью которого образованы названия некоторых стран с авторитарными режимами: Афганистан, Пакистан, Узбекистан. Это слово отлично описывало советскую систему, особенно в двадцатые годы. Люди могли жить в одном и том же доме, в одном здании, и принадлежать к разным мирам. Например, в 1929 году, когда я в первый раз очутился в Москве, я пошел навестить друзей-эмигрантов. Они жили в многоквартирном доме для чиновников высокого уровня. Мой товарищ, болгарский рабочий, рассказывал, что на помойке находит такие редкие в те годы продукты, как белый хлеб, куски масла и даже шоколад. (Мусоропровода, разумеется, не было!) Это изысканное продовольствие выбрасывали высокопоставленные чиновники, жившие в том же доме. В то время, если строили многоквартирный дом, десять процентов жилплощади в нем предоставлялось в распоряжение кадровых партийцев, армии и ГПУ, будущего КГБ. В дальнейшем им стали отводить отдельные кварталы, чтобы номенклатурные работники не смешивались с простыми гражданами, у которых был совсем другой образ жизни. Вот это и есть Стратистан!