— Дай, папа, слово, — сказал на прощание Эли, — что ты, наконец, образумишься и переберешься к нам. Израиль и так должен сказать тебе спасибо…
— Еще неизвестно, кто кому должен… по-моему, мы все — его должники.
Через три дня из Вильнюса улетел и сам Жак.
В аэропорту Бен-Гурион его нежданно-негаданно встретил Гулько.
— Как это ты тут очутился? — удивился Меламед. — Мы вроде бы не договаривались.
Моше ничего не ответил, подхватил чемоданы и потащил их к машине.
— Ну, что у вас слышно? — пристегнувшись, выдохнул Жак.
— А с чего прикажешь начать — с хороших новостей или с плохих?
— С хороших.
— У Ханы-Кармелитки пятый внук родился. Ариэль. В честь Шарона назвали, — как диктор, чеканил слова Гулько. — Сара моя в лотерее три тысячи выиграла. Если бы одной цифрой не ошиблась, то, представляешь, — возил бы тебя к Липкину миллионер!
— И что, на этом все твои хорошие новости кончаются?
— Ни одного, барух а-шем, за это время теракта не было.
— А что было?
— Что было? — Моше замялся. — Коробейник… Дуду бен Цви на прошлой неделе умер… Метастазы в легкие пошли… Теперь ты по утрам сможешь свистеть сколько тебе угодно… Только… Только если твои птички снова вернутся…
— А куда они денутся?
— Дерево-то во дворе спилили. Нет больше нашего дерева… Ну вот мы и приехали!..
Гулько выключил мотор, занес на второй этаж чемоданы, подождал, пока Меламед откроет дверь и зажжет в квартире свет.
— Между прочим, о тебе эта одесситка Рахель спрашивала… Хочешь, познакомлю?
Жак его не слышал. Он подошел к окну, распахнул створки и уставился в темноту. В темноте, на спиленном дереве, пели истосковавшиеся по нему птицы. Когда займется утро, он снова свистнет им, и они снова слетятся на карниз, и он снова насыплет им хлебных крошек — пусть все вокруг знают, что Жак вернулся туда, где есть дом для живых и для мертвых; и где прошлого, как ему, старику, порою казалось, больше, чем будущего.
(Май 2002 — октябрь 2003)