— Это я-то бунтовщица? — искренне удивилась Жермини. — Бунтовщики — это те, кто с оружием. А у меня какое оружие? Язык — вот мое оружие!
— Вот то-то, что язык у тебя слишком длинный! Посидишь немного в тюрьме, он и укоротится! — пригрозил офицер.
— Я тюрьмы не боюсь. Со мной правда… Она всегда в конце концов верх возьмет…
— Пико, Жанен, отведите ее в Сальпетриер! Посидит в тюрьме — одумается, поймет, что такое бунт! — приказал офицер.
Два солдата отделились от других. Пико, человек уже немолодой, неохотно дотронулся до плеча Жермини.
— Идем! — пробурчал он.
— Идем! — согласилась Жермини. Она сделала два шага к двери, потом повернулась к солдатам и сказала: — Запомните все же мои слова. Может, сейчас я пришла слишком поздно, так пригодится в другой раз. — Она помахала рукой в знак прощального приветствия и последовала за конвойными.
А позади нее слышался недовольный ропот:
— За что же это ее в тюрьму?!
— Выходит, и слова молвить нельзя…
— Она же и в самом деле от сердца…
Жак шел, как всегда, со связкой книг под мышкой и даже не сразу заметил, что очутился на улице Муфтар. Его неодолимо влекло на эту улицу, где жила Эжени. Уже не первый раз он сюда сворачивал, хотя мог бы пройти домой более близким путем.
Он не разглядывал прохожих, не глазел по сторонам, только, проходя мимо дома номер девять, внимательно смотрел на окошко, в котором могла показаться Эжени. Он и видел ее: она сидела за шитьем, не поднимая головы от стола. Подле нее на ворохе цветных лент сидела сорока. Но в окно Эжени не глядела. У подъезда не видно было и тетушки Мадлен.
— Молодой человек! — вдруг окликнул Жака женский голос, и Жак не сразу понял, что обращаются к нему.
Он поднял глаза и увидел обычную в те дни сценку: двое солдат ведут арестованного. Необычным было лишь то, что вели они молодую женщину. Она шла легкой походкой, как будто целью ее была прогулка.
— Будет тебе горланить! — беззлобно сказал солдат постарше. — Иди тихонько, и все обойдется хорошо.
— Молодой человек, — повторила женщина, не обращая внимания на слова конвойного, — мой брат, цирюльник Жером, живет у самой стены Бастилии. Передай ему, что его сестру Жермини арестовали и ведут в Сальпетриер.
— Я знаю Жерома, знаю! — закричал Жак. — Но за что это вас? — Следуя за Жермини, Жак пошел в ногу с солдатами.
— За то, что я хотела спросить солдат, кто утрет слезы оставшимся вдовам и сиротам.
— Перестанешь ты болтать?! — рассердился второй солдат. — И откуда только ты такие слова берешь? Они и камень разжалобят!
— Хорошо, кабы мои слова проняли тех, у кого сердца каменные!
Тут солдат постарше потерял терпение и накинулся на Жака:
— А ты чего за нами увязался? Уходи подобру-поздорову, пока за тебя не взялись!.. Свернем-ка направо, в переулок, — бросил он своему товарищу.
Жермини улыбнулась Жаку.
— Если выполнишь мою просьбу, спасибо! А если не сделаешь, бог тебе судья!
И женщина, сопровождаемая двумя конвойными, скрылась в переулке. Жак долго смотрел ей вслед.
Глава семнадцатая
УРОК КОРОЛЯМ
Теперь, когда Генеральные штаты должны были вот-вот начать свою деятельность, значение Горана, избранного депутатом от третьего сословия, еще больше возросло в глазах семьи Пежо.
Франсуаза говорила не без удовольствия:
— Ну вот, теперь у нас есть своя «рука» в Генеральных штатах. Подумайте, ведь Штаты — это вся Франция!
Жанетта кокетливо улыбалась, когда Горан навещал их.
— Представляю себе, сколько теперь у вас дел, — говорила она. — И как только вы находите время для нас!
— Вы шутите! Для вас, да не найти времени! Тот день, когда я вас не вижу, мадемуазель Жанетта, кажется мне потерянным…
Девушка заливалась румянцем. А Франсуаза, в присутствии которой происходили эти разговоры, не скрывала своего удовлетворения тем, что ее будущий зять так любезен и хорошо воспитан.
Открытие Генеральных штатов должно было состояться 5 мая. И Франсуаза захотела непременно присутствовать на этом торжестве. Разодевшись в парадное платье, она распорядилась, чтобы и дочери ее нарядились как можно лучше. Удостоверившись, что в праздничных костюмах они выглядят «не хуже, чем любые аристократки», Франсуаза отправилась с ними в Версаль. Перед уходом она сказала Жаку:
— Сегодня великий день! Не думаю, чтобы нашлись охотники посидеть в кабинете. Ну да если и найдутся, ты один великолепно справишься.
Жанетта торжествовала оттого, что Жак остается дома. Она не забыла, как он сказал, что у нее нет сердца, и если не пожаловалась на него матери, то лишь потому, что не хотела, на всякий случай, портить с ним отношений. А Жак и не скрывал, как хочется ему сегодня поехать в Версаль.
Бабетта улучила минутку, подбежала к нему и шепнула:
— Я постараюсь ничего не пропустить, подметить каждую мелочь и все, все тебе расскажу.
Жака тронуло внимание Бабетты, но все-таки увидеть церемонию своими глазами — это совсем не то, что услышать рассказ, даже самый подробный…
Когда Франсуаза и ее дочери поздно вечером вернулись из Версаля, они принялись наперебой рассказывать, что там видели.
— Даже представить себе нельзя, сколько там было народу! — начала Франсуаза. — Можно подумать, что сегодня весь Париж перебрался в Версаль. На всем пути, по которому должны были прошествовать депутаты, дома и балконы были разукрашены разноцветными шелковыми и бархатными материями, мостовые засыпаны цветами. И всюду, всюду — люди, даже на крышах! Они облепили фонари, ступени, крылечки, пустые фиакры… И сколько женщин!..
— Ну, а депутаты? — с волнением в голосе спросил Жак.
— Матушка, дайте я расскажу! — взмолилась Жанетта, которой мать не давала вставить слово. — Вот было зрелище, когда проследовали дворяне в своих шитых золотом костюмах, в шляпах с перьями! От кружев и золотых украшений рябило в глазах!
— Большинство священников было в скромных темных рясах, — подхватила Виолетта. — Тем красивее казались красные и лиловые сутаны и мантии, в которые были облачены представители высшего духовенства. Они казались яркими пятнами на черном фоне…
— Ну, а депутаты третьего сословия? — нетерпеливо перебил Жак.
— Это как раз было совсем некрасивое зрелище, — сказала Жанетта, — хотя они и шли стройными рядами. Черные шелковые короткие накидки с прорезями для рукавов, черные береты. Ни единого цветного пятнышка! Говорят, их всего шестьсот человек… Среди них был, конечно, господин Горан!
— Может, это и не было красиво, — сказала Бабетта, наконец сумевшая вмешаться в разговор. — Но как ни были разодеты дворяне и высшее духовенство, они не вызвали у народа ни капли воодушевления. Стояла полная тишина. Наверное, им было не очень приятно, что их так приняли. Зато когда в конце процессии появились представители третьего сословия, от рукоплесканий и радостных возгласов, которые неслись навстречу им из окон, с балконов домов, прямо с улицы, все дрожало!
— А ведь и правда странно, что народ молчал, — произнесла озабоченно Франсуаза.
— Говорят, что молчание народа — это урок королям, — спокойно сказал Жак.
— Откуда ты это взял? — спросила Франсуаза. Она была явно озадачена.
— Как же! Ведь рукоплесканиями народ выразил свое отношение к сословиям. Если же он молчал, значит…
— Мне кажется, братец, что ты слишком много читаешь! — с укором сказала Жанетта. — А знаешь, это тебя не доведет до добра!
— Все равно, что бы мы ни толковали, мы, женщины, мало понимаем в этих делах. А ты, Жак, еще молод… Вот придет господин Горан и все нам разъяснит, — примирительно заключила Франсуаза.
Можно было подумать, что Жанетта вполне довольна своей судьбой. Но счастлива ли она была на самом деле?
Ни мать, ни Виолетта не задавали себе этого вопроса. А Бабетта не могла примириться с той будничной обстановкой, которая сопровождала предстоящий брак сестры.