Д'Апремон. Там будет видно.
Конрад. Его будут пытать!
Д'Апремон. Что ж, начнем. (Латникам.) Введите убийцу.
Входит Рено в кандалах.
Сивард. Молодчина, и славно сложен, честное слово! Широкие плечи, уверенный вид! Он был бы хорош с луком в руках и колчаном сбоку.
Д'Апремон. Так это ты, злосчастная тварь? И ты еще смеешь глядеть людям в глаза?
Де Монтрёйль. По лицу видно, что он способен на всякое преступление.
Аббат. При одном его виде меня трясет лихорадка.
Д'Апремон (пошептавшись с прокурором). Отвечай, злодей: какой дьявол внушил тебе мысль убить нашего доброго сенешаля?
Рено. Я уже сказал. Он был виновником смерти моей сестры.
Д'Апремон. Да разве это причина, чтобы вассал посмел поднять руку на своего господина?
Рено. По-моему, да.
Д'Апремон. Он еще гордится своим преступлением! Найдется ли для такого мерзавца достаточно суровая кара? Ага, ты опускаешь голову! Собираешься заплакать. Только попробуй разыграть передо мной притворное раскаяние — увидишь, поможет ли это тебе.
Рено. Я не раскаиваюсь.
Д'Апремон. Так ты, гадина, не раскаиваешься?! Почему же ты отдался в руки правосудия?
Рено. Я боялся, что за одного виновного могут пострадать невинные. Вы могли бы казнить каждого десятого или пытали бы женщин и детей, как это было в прошлом году в Бур-Нёфе. Я отдал себя в ваши руки, чтобы предотвратить несчастье.
Де Монтрёйль. Болван!
Д'Апремон (Сиварду, тихо). Мне просто стыдно, что у этого негодяя больше мужества, чем у некоторых дворян!
Аббат. Да он одержим бесом!
Де Монтрёйль (Сиварду). Есть у вас в Англии такие негодяи?
Сивард. Клянусь копьем святого Георгия, смелость этого чудака мне нравится! Хотел бы я, чтоб он был англичанин и служил у меня латником.
Аббат (тихо). Рыбак рыбака видит издалека.
Прокурор (д'Апремону). Монсеньор! С вашего позволения, следовало бы спросить его, были ли у него сообщники.
Рено. Их было двое.
Д'Апремон. Назови их.
Рено. Не могу.
Д'Апремон. А ты не знаешь, что у меня есть средство заставить тебя заговорить?
Конрад. Ага, ага, его будут пытать!
Де Монтрёйль. Помолчи, увидим.
Д'Апремон. Что же, ты одумался? Назовешь?
Рено. Да как же я могу это сделать? Мне помогли двое из шайки Оборотня. Я их не знаю.
Д'Апремон. Я подвергну тебя пытке.
Рено. Все равно я ничего больше не могу вам сказать.
Аббат. Два человека, его помощники в этом отвратительном убийстве, были черны, как черти, и действительно он просил их передать несколько слов Оборотню.
Д'Апремон. Что же он сказал, кузен?
Аббат. Я был так потрясен, что ничего не расслышал.
Д'Апремон (пожимая плечами). Да, правда, для духовных лиц мужество не обязательно. (К Рено.) Что ты им сказал.
Рено. Я просил этих людей поблагодарить их атамана Оборотня.
Д'Апремон. А откуда ты знаешь разбойника, которого зовут Оборотнем?
Рено. Я встретил его раз в лесу. Я сильно горевал после смерти сестры и попросил его помочь мне отомстить. Он мне обещал и прислал двух человек.
Д'Апремон. Где теперь Оборотень?
Рено. Не знаю. Говорят, он никогда не проводит двух ночей в одном месте.
Д'Апремон. Да, это правда. (Прокурору.) Мэтр Гюг! Что ты на это скажешь?
Прокурор. Дело ясное, монсеньор: он сознается в убийстве, указывает сообщников, свидетели подтверждают его слова. Остается вынести приговор.
Д'Апремон. Значит, пытка не нужна?
Прокурор. Если вашей милости угодно, пытку можно применить. Но этот человек сказал все, что требуется знать.
Д'Апремон. Тем лучше.
Конрад. Как, папа, неужели его не будут пытать? А мне сказали, что его вздернут на дыбу!
Д'Апремон. Молчи, негодник! Беги лучше во двор стрелять из лука. Тебе тут нечего делать... Ну, мэтр Гюг, как мы казним этого злодея?
Прокурор. По обычаю, монсеньор, в подобных случаях виновного вешают после того, как ему отрубят кисть руки и отрежут язык.
Де Монтрёйль. Его следовало бы сжечь живьем.
Конрад. Да, сжечь! Я никогда не видел, как сжигают живьем.
Прокурор. Это не в наших обычаях.
Аббат. Как! Сжигать? А что же вы сделаете с тем, кто убьет духовное лицо?
Д'Апремон. Мой кузен аббат прав, он всегда стоит за привилегии духовенства. Мэтр Гюг! Составь приговор по своему усмотрению. У этого злодея есть мужество, у меня невольно пробуждается к нему жалость. К тому же я не люблю мучить без нужды божью тварь. Если мне случается долго преследовать дикого кабана, который лихо защищался и разорвал у меня не одну собаку, то я всегда стараюсь вогнать рогатину прямо в сердце, чтобы свалить его одним ударом. Человек этот убил моего сенешаля, но я не хочу, чтобы его калечили перед смертью.