Маленький Джон подходит к Онассису и говорит: «Побудьте лягушкой, пожалуйста».
«Кем?» — спрашивает магнат.
«Лягушкой», — говорит мальчик.
Онассис не понимает, что нужно семилетнему мальчику, тогда тот поясняет.
«Я хочу слышать, как вы квакаете, — говорит Джон, — потому что мама сказала мне, что, когда вы квакнете[8], мы станем самими богатыми людьми в мире».
Шутки все более и более приобретали характер черного юмора.
Вот анекдот, который любил рассказывать конгрессмен Моррис Удал во время президентской кампании: «Репортер, берущий интервью у Никиты Хрущева упоминает тот факт, что Ли Харви Освальд побывал в свое время в России. Репортер спрашивает затем русского лидера, изменился ли бы ход мировой истории, если бы Освальд остался в СССР и застрелил бы Хрущева. Тот задумался на минуту и, наконец, ответил: «Ну, я полагаю, что прежде всего Аристотель Онассис не женился бы на госпоже Хрущевой».
Позднее в книге, написанной стюардом, служившим на яхте Онассиса, тот утверждает, что видел брачный договор, подписанный супругами. По его словам, там оговаривалось, что каждый из супругов должен иметь отдельную спальню. Джекки должна была получать 585 040 долларов в год на протяжении всего замужества и 20 миллионов в случае развода. Об этом писали газеты всего мира, и даже самые близкие друзья Джекки поверили в эту историю.
«Это ложь чистой воды, — говорила сама Жаклин Трумэну Капоте. — У меня нет никаких денег. После того как я вышла за Аристотеля, мне перестали платить деньги из состояния Кеннеди, а также вдовью пенсию, которую мне платило правительство США. Я не заключала с Аристотелем никаких финансовых соглашений, так как не хотела торговать собой. Кроме своих вещей, у меня еще есть 52 000 долларов в банке».
Онассиса пресса характеризовала как тщеславного человека, одержимого идеей покупки самой знаменитой женщины мира, которую он внес в свою коллекцию знаменитостей. «Он одержим знаменитыми женщинами, — говорила Мария Каллас. — Он преследовал меня, так как я была знаменита». Позднее оперная дива стонала: «Сначала я потеряла свой вес, потом голос и, наконец, Онассиса».
Ли Радзивилл пыталась защищать свою сестру, представляя Онассиса одним из богатых европейцев, которые тратят гигантские суммы денег ради своего удовольствия. Но заявления Ли только подлили масла в огонь.
«Моей сестре нужен человек типа Онассиса, — говорила она, — который мог бы защищать ее от вторжения в ее личную жизнь. Онассис далеко еще не старый человек, — настаивала Ли. — Напротив, он молод, энергичен и жизнерадостен. Это сразу видно. Несмотря на разницу в возрасте, моя сестра будет счастлива с ним. Но людям не нравятся богачи вроде Онассиса. Однако в Европе богатые люди любят показать всем, что у них есть деньги, которые они тратят направо и налево. Богатые американцы, наоборот, стараются не хвастать своим богатством. Они основывают библиотеки, занимаются филантропической деятельностью, поддерживают политические движения. Похоже, что они испытывают чувство вины перед обществом за свое богатство. Американцы не понимают таких людей, как Онассис. Если бы муж моей сестры был молод, богат и имел бы светлые волосы, большинство американцев одобрили бы ее выбор».
Она была права. Американцев взбесил выбор Джекки. Ее, в свою очередь, оскорбило отношение к ней общественности. Она читала то, что писали о свадьбе газеты. Ее тронули слова Росуэлла Гилпатрика, и она немедленно написала ему письмо: «Дорогой Рос, я прочитала твои высказывания обо мне и была весьма тронута. Надеюсь, ты знаешь, как я ценю тебя. С любовью, Джекки».
На острове Скорпио она нашла убежище от людской ненависти, не подозревая еще, что ее замужество явилось первым актом греческой трагедии, которая разыграется в течение последующих семи лет и будет изобиловать смертями и семейными скандалами, которые в итоге лишат ее счастья, к которому она так стремилась.
Тот страх, который она испытывала, вступая в семью Кеннеди, одержимая стремлением к власти, почти сломал ее в двадцатичетырехлетнем возрасте. Она вскоре поняла, что политика — это не ее стихия. То напряжение, которое она испытывала, психологически надломило ее. Ничто не могло компенсировать ей смерть мужа и его брата. Она обиделась на страну, допускающую такие проявления насилия. Брак с иностранцем, который не участвовал в американской политике, казался идеальным выходом: она переставала быть культовым символом — вдовой президента-мученика. Она отдала себя в руки мужчины, который мог относиться к ней как к жене и дочери одновременно. Теперь ей уже не надо было ни перед кем отчитываться за потраченные деньги. Она могла начать новую жизнь, перестав быть американской героиней. «Я — аутсайдер, быть которым не принято в Америке», — говорила она.