Толкын молчала. Жулдыз мысленно обругала себя. Зачем посеяла в сестренке то же зерно ненависти, которое зреет в ней самой вот уже сколько лет?
– Я не знаю, любила ли она далаборита. Не знаю, любил ли он ее. Но так это обычно бывает, наша мать не была единственной. Когда он позовет тебя в свою юрту, будь уверена, что у тебя будет не так.
– Может, он и не позовет вообще, – Толкын дернула плечом.
– Ну, это мы еще посмотрим.
Когда вернулись, была поздняя ночь. Буркит ускакала в степь, а сестры на остаток ночи улеглись спать. Толкын по-детски прижалась к сестре. Саткын так и не пришел.
Глава III
Саткын вскочил на коня, толкнул пятками лоснящиеся бока. Перед отъездом к родителям заезжать не стал. Саткыну с каждым разом становилось все труднее и труднее говорить с ними. Простые, всегда бедные, люди, они не понимали его стремления возвысится над другими. Своими разговорами отец с матерью тянули его назад. А прошлое должно остаться за плечами, в ожидании, когда ветер унесет его совсем, оставив только смутные воспоминания. Свой сыновний долг он выполнил – старость обеспечил.
Жылдыз встретил на рассвете, когда она на цыпочках вышла из юрты. Сказала, что будет ждать в степи, у подножия гор. Что ж, пускай. Саткын понимал, конечно, почему его анде не терпится покинуть аил, раз есть такая возможность. Народ не особо жалует Жылдыз, да и она не тянется к ним. Как не могут дружить волк с бараном, так и анда не уживается с людьми. Не ругается, не дерется (почти никогда), не снисходит до такой чести. Гордая, даже высокомерная, своенравная. Такие людям по душе не приходятся.
Выехал в степь. Солнце только выплыло из-за горизонта, невдалеке несла свои лазурные воды река. Подъехав, увидел лежащую в траве анду.
– Жылдыз, доброе утро, – весело окликнул он.
Пригревшаяся на солнышке Жылдыз с неохотой приподнялась на локтях, щурясь, поглядела на брата.
– Долго ты, анда. Вы что, с Толкын сговорились за моей спиной?
– Поди найди кочевника, приходящего вовремя. А ты пешими пойдешь? Или за наш хвост схватишься? Так хочешь-не хочешь, а припоздаешь.
– Может, и пойду. Все равно из меня ходок лучше, чем из тебя всадник, – с ехидцей заметила анда и поднялась на ноги.
Прежде чем Саткын ответил, она пронзительно свистнула. Вскоре к ним подскакала гнедая кобыла Жылдыз. Человек и лошадь радостно пошли друг другу навстречу.
– И где ты только ее откопала? – удивляясь, спросил Саткын.
– Разве я тебе не говорила? – перехватила его взгляд, вспомнила, протянула: – А-а, точно… Откопала – это ты верно сказал, анда. Буркит сломала ногу, когда попала в лисью нору. Так я ее и нашла. Я ее вылечила. Теперь вот возит меня, платит долг. – Жылдыз с детским восторгом погладила лошадь по холке.
– А я думал, ты лечить не можешь, только калечить.
Жылдыз незлобиво оскалилась, обнажила крупные, словно звериные, клыки. В детстве во время охоты он, Саткын, повредил себе палец. Сейчас смешно было вспоминать, а тогда – смотреть страшно. Толкун закрывала ладошками глаза, отворачивалась, не могла на кровь смотреть. Сам горе-охотник сидел на камне, вытаращив больной палец и представляя смерть свою. Только Жылдыз невозмутимо ходила взад-вперед, с умным видом давая советы как ему лучше палец держать. В конце концов не выдержала, взялась за лечение. Нет чтоб домой вернуться, начали какие-то травы собирать, прикладывать… В общем, к вечеру палец распух окончательно, а Саткын больше никогда анде такие вещи не доверял.
Жылдыз взлетела на спину Буркит, окинула взглядом обширную степь, как полновластный ее владетель.
– Ты помнишь, анда?.. Совсем как тогда.
Саткын молча кивнул, подъехал к ней. Река Куа, аил рядом, лошади на выпасе ржут, на горизонте рассвет красуется и луна потихоньку блекнет на свету. Слова клятвы как сейчас звучали в ушах: “делить одного коня, одну судьбу, одну беду, одну душу – клянусь”. Только тогда весна была, стоянка другая, пусть и река та же, на пастбищах кроме жеребцов и кобыл резвились жеребята, цвела степь. А теперь осень – цветы склонили нежные головки, последние теплые деньки отдавали привкусом ранней зимы. Да и он другой. В руках чувствуется сила, какой раньше не было, под ногами конь фырчит и рвет повод, меч оттягивает пояс. Появились заботы поважнее еды и игр, нет той легкости на душе, когда кажется, что все всегда будет так же, как сейчас. Уже гораздо позже Саткыну предстояло познать боль изменений, и смирится с ними.