Там, в холмах, я наткнулся однажды на башню. Шел очень сильный, холодный дождь, и я возрадовался, встретив неожиданный кров. Места здесь были дикие, к тому же я опять не помнил, каким образом забрел сюда. При взгляде на башню у меня не возникло никаких сомнений, что она необитаема, ибо вся поросла травой и мхом. И вправду, внутри было пусто, лишь посередине стоял каменный стол, и на нем лежала книга. Подошед, я взял ее в руки, и престранное чувство овладело мною — я понял, что конец моих страданий близок, что я стою у порога и стоит мне открыть книгу, как все мои вопросы будут разрешены. При этом мне достало любопытства оглядеть находку. Это был огромный фолиант с застежками, как у всех латинских книг, которые я доселе видел, с чудесными рукописными миниатюрами, изображающими фигуры животных и людей, все очень живо исполненные. Но самое поразительное, что я не мог прочесть ничего из того, что было написано в этой книге. Сколько бы я ни листал страницы, буквы как бы сливались, пока я не дошел до самого начала. Глянув туда, я увидел, что книга начинается с одной-единственной строки, выведенной ясно и четким почерком. Она гласила: «Gandae invenies amorem»,[1] и словно озарение снизошло на меня. Я осознал, что книга, без всяческих сомнений, обладает чудесными свойствами, и что мне указывается путь. Для верности я пролистал книгу еще раз, и с немалым трудом, ибо фолиант был велик. Но нигде строки не читались ясно, словно были размыты дождевой водой, кроме той, что была в самом начале.
Подозревая, сколь много изумительных пророчеств содержит в себе эта книга, я хотел взять ее с собой, когда покидал башню, ибо дождь уже перестал, к тому же мне не терпелось пуститься в путь, так как я уже замыслил отправиться в Гент. Но книга вдруг показалась мне неописуемо тяжелой, и пришлось опустить ее на стол. Когда же я, собравшись с силами, попытался вновь оторвать ее от стола, сделать это мне не удалось, ибо книга оказалась как будто налитой свинцом. Так я понял, что ее нельзя выносить из этого места, и оставил ее там, в той башне, где она, верно, лежит до сих пор.
Итак, выпросив с превеликими трудами разрешение у моего государя на некоторое время отлучиться от двора, я поспешил в Гент. Не привелось мне знать в то время, что через несколько месяцев бургундцы одержат победу над войсками кайзера Максимилиана, и горько жалею я, что не принял участия в той славной битве, отдав все силы сражениям на ином фронте. В беспамятстве проскакал я весь путь от Дижона до Гента за два дня, и ныне, оглядываясь, я помню лишь скачку да ночь, ибо я не останавливался, пока не добрался до самого Гента, и здесь, в виду города остановившись на первом попавшемся постоялом дворе, проспал мертвым сном целые сутки.
Да, я был словно бы в непрестанном беспамятстве, даже в тот день, когда я въезжал в Гент, точно одержимый одною только мыслью, а именно отыскать свою любовь, ибо не сомневался, что чудесная книга подсказала мне ее местонахождение, и мало обращал внимание на то, что происходит вокруг. При этом ярмарочная суета не прошла мимо меня, ибо трудно было ее не заметить, так шумно и весело проходят в Генте ярмарки — съезжаются со своими товарами крестьяне, и ремесленники выставляют свои напоказ. Там разливают из бочонков пиво, там жарят гусей и разную прочую птицу на вертелах, там кукольник обращается с назидательным словом к зрителям, прежде чем потешить их представлением. Так мы уподобляем происходящее вокруг происходящему у нас внутри, и сколь трудно веселиться в дождливый день, столь трудно предаваться печали среди ярмарочной толпы.
Тем днем мне удалось снять дом, небольшой, но красивый и хорошо обставленный, на Багаттенстраат, что недалеко от аббатства святого Петра, и, немного передохнув, я отправился на поиски. Скажу сразу, что в тот день им не суждено было увенчаться успехом, хотя я обошел весь город и многое впервые увидел, ибо не был в Генте долгий срок, и город успел измениться. Побывал я на ярмарке, и в кабачках, и в храмах, и в порту, и всюду расспрашивал, осторожно и приличествуя своему достоинству, но главное, смотрел, ибо полагаться на людскую память неразумно там, где можно увидеть все воочию.