Мое зрение затуманивается от слёз, и я стискиваю зубы, качая головой, так чертовски злясь, что показываю всё, что он заставляет меня чувствовать.
— Эвелин, — спокойно говорит его друг. — Брось оружие.
— Сет, — огрызается Ник. — Заткнись, блять. Я сам разберусь с этим.
Я выдыхаю смех. Он сам разберется с этим. Моя грудь горит, и тут меня осеняет что-то ещё, формулировка слов бьет меня как кинжал прямо в сердце.
У меня перехватывает дыхание, и я зажмуриваю глаза, пытаясь сохранить концентрацию, чтобы не потерять её полностью. Я делаю паузу и глубоко дышу, чтобы заземлить себя. Когда я снова открываю веки, мой взгляд встречается с его обеспокоенными зелеными глазами.
Но они не оказывают на меня такого же эффекта, как раньше.
Мои руки дрожат так сильно, что пистолет трясется в моей руке.
— Ты коп?
Его лицо дергается, рот открывается, но затем он снова закрывает его, его голова качается, когда он делает шаг ко мне.
Я отступаю назад, поднимая ствол выше.
— Сделай ещё шаг, и, клянусь Богом, Брейден, я опустошу всю обойму в твой лживый рот.
Он сглатывает, его глаза становятся стеклянными. Но он больше не двигается.
— Эвелин.
— Не надо, — мои зубы болят от того, как крепко я их сжимаю. — Просто... скажи мне гребаную правду хоть раз в жизни.
Мой тон повышается с каждым словом.
Он поджимает губы, его ноздри раздуваются, а подбородок поднимается, когда он смотрит на меня блестящими глазами.
— Я федеральный агент.
Было бы не так больно, если бы он выстрелил в меня.
Мои глаза закрываются, лицо поворачивается в сторону, горячие отвратительные слезы текут по моим щекам, как осязаемая боль в сердце.
— Пожалуйста, — его голос надрывается. — Пожалуйста, красавица... позволь мне всё объяснить.
Я дышу через нос, пытаясь сосчитать от десяти, но цифры не приходят. Всё, что приходит — это гнев.
Медленно, я открываю глаза и выпрямляю позвоночник, позволяя соленой влаге стекать с моего подбородка на землю.
Я перевожу взгляд с него на его партнера.
После этого всё происходит как в замедленной съемке. Брейден-Ник опускается и поднимает своё оружие, его руки так же тверды, как и его пустая грудь.
— Не делай этого, Эвелин, — говорит он, поднимая пистолет.
— Ты выстрелишь в меня? — ещё одна предательская слеза падает на пол.
Его челюсть сжимается, но он не двигается с места.
— Я не позволю тебе убить его.
— Значит, всё так теперь? — уголок моего рта приподнимается.
Он делает шаг в сторону, загораживая Сета.
— Да, красавица. Всё так.
Мой палец ложится на спусковой крючок, и я делаю шаг к нему, пока конец ствола не упирается прямо ему в грудь. Он опускает руки, словно принимая смерть, если я решу её дать.
— Брось оружие! — кричит его друг. — Я не собираюсь повторять дважды.
Но я игнорирую его, поворачиваю шею и смотрю в глаза, которых никогда не знала.
— Ты позволишь ему убить меня? — шепчу я.
Он смотрит на меня сверху вниз, его адамово яблоко покачивается при глотании.
Его молчание — это весь ответ, который мне нужен.
— Тогда сделай это.
Я разворачиваюсь и ухожу, мое сердце в горле, половина меня желает, чтобы он закончил работу сейчас и выстрелил мне в спину. Но ничего не происходит. И я ухожу, тяжелое оцепенение опускается на место, как занавес, ограждая меня от всего, кроме темноты.
36. НИКОЛАС
Моё прикрытие сорвано.
Конечно же. Поэтому меня официально отстранили от дела, и теперь я дуюсь в своей квартире — моей настоящей квартире — решение о том, стоит ли рассказывать своему отделу всё, что я знаю, давит мне на грудь так сильно, что я не могу дышать.
Вчера вечером я принял решение, уверенный, что поступаю правильно, как бы больно мне ни было. Как бы сильно я не чувствовал, что предаю единственного человека, который никогда меня не подводил. Но когда я посмотрел Сету в лицо, я не смог выдавить из себя ни слова. А когда Эвелин ворвалась в дверь и посмотрела на меня так, словно я уничтожил её дух?
Вот тогда я понял.
Я бы выбрал её тысячу раз, даже если бы это означало гнить в аду.
Я позволил ей выйти за дверь, потому что я не заслуживаю того, чтобы оставить её у себя, и я сломался, рассказав Сету всё. Всё, кроме того, кто поставщик. Потом я вернулся домой к сестре, не зная, куда ещё идти.
Роуз сидит за маленьким круглым столиком напротив меня, в её руках дымящаяся чашка чая. Она поджимает губы, наблюдая за мной.
— Ты выглядишь дерьмово.
— Чувствую себя ещё хуже, — ворчу я.
Она опускает кружку, протягивает руку, чтобы положить её на мою.
— Хорошо, что ты вернулся домой.
Я провожу пальцами по волосам, полость в моей груди дребезжит.
— Да. Приятно быть здесь.
Только на самом деле это не так, потому что это больше не похоже на дом. Не думаю, что я знал, что такое дом, пока не нашел его в ней.
— Ты хочешь поговорить об этом? — спрашивает Роуз.
— Ты когда-нибудь была влюблена? — выпаливаю я.
Она откидывается на стуле, её рыжие брови взлетают вверх.
— Э... да.
Я поднимаю на неё глаза.
— На что это похоже?
— Так вот что с тобой такое, — вздохнула она. — Разбитое сердце.
Разве? Я смеюсь, наклоняясь, пока мой лоб не упирается в стол.
— Нет, я просто... я не знаю.
Она делает глоток своего чая.
— Я поняла, чувак. Любовь — это полный, блять, отстой.
— Как понять, что она настоящая? — я шепчу, желудок скручивается.
— Тебе больно?
— Пиздец как.
Она чмокает губами.
— Тогда она настоящая.
Я ничего не говорю, просто перекатываю голову вперед-назад по прохладному дереву, надеясь, что оно каким-то образом проникнет внутрь меня и успокоит жжение.
— Так кто же всё испортил, ты или она?
— Она. Я, — ещё один пустой смешок вырывается из моего рта, и я сажусь обратно, дергая себя за корни волос. — Я, блядь, не знаю.
Роуз отпивает глоток чая.
— Кто она?
— Она эта женщина...
— Да, я поняла, — вклинивается она.
Я мягко улыбаюсь, сдерживая боль, которая разрывает меня на части, когда я представляю лицо Эвелин.
— Она... она — всё, — я качаю головой. — Но она не очень хороший человек.
Роуз хмыкает.
— Мне трудно поверить, что мой брат влюбился в кого-то, кто не достоин любви.
Заднюю стенку моего горла жжёт.
— Она любит тебя?
— Она сказала, что любит... любила. Но я не знаю, — я пожимаю плечами. — Это произошло очень бытро.
Ногти Роуз постукивают о край её чашки.
— Знаешь, я никогда не благодарила тебя за то, что ты спас меня.
— Не благодари меня, — бормочу я.
Она проводит рукой по воздуху.
— Не делай из меня мученика, Николас.
— Я не мученик, — скалюсь я.